Майлин Бьерке была первым человеком, который ничего не требовал. Поэтому он не мог к ней ходить. Только пару раз, а потом бросил. Потому что у нее был этот взгляд, она сидела, и слушала, и ничего вообще не требовала. Это приводило его в отчаяние. Ему было нечего сказать. Он мог просто встать и швырнуть ее ноутбук о стенку. Или выдернуть ее из кресла, посадить на стол и посмотреть, как почернеют ее глаза. Наконец-то испугалась, наконец-то увидела то, о чем понятия не имеешь! Как тебе совладать с тем, что бродит и бродит во мне? Но она не сдавалась. Хотела, чтобы он снова приходил. Тот, кто возвращается. Иногда он ей верил. Что она на самом деле может помочь. Что разговоры помогут. Он должен был приходить, настаивала она. Если он не мог прийти, можно послать сообщение. Тогда можно договориться на другое время. Ей удобно почти всегда, даже если предупредить в последний момент. Он договаривался и не приходил, никогда не сообщал, но она не сдавалась. Она была наивна. Думала, она своей болтовней может остановить то, что в нем царило. От этого он и бегал, из-за этого принимал наркотики. Она утверждала, что знает, как все связано. Понимала, почему он не думает ни о чем, кроме следующей понюшки. Что эти мысли помогают выжить. И еще бег. Она предлагала лекарства. Не дрянные колеса, от которых люди жиреют и тупеют, а что-то новое, облегчающее ломку. И если бы даже она что-нибудь понимала, это все равно ему не сильно бы помогло. «Майлин мертва!» — крикнул он, включив свой толчок на последнем отрезке перед Галгебергом.

Майлин мертва, и в ее кабинете появилась другая, он ее никогда не видел, высокая и худая, со странным взглядом. Наверняка тоже пациент, это чувствуешь по себе, кто с тобой в одной лодке. Но потом она начала его преследовать, возникла на вокзале и в Синсене и приставала с вопросами. Налетела на него и чуть не задушила.

Пришлось выяснять, кто она. Знал, кого спросить. Единственного человека, на кого теперь можно положиться.

Больше десяти лет Дженнифер проработала с профессором, доктором медицины Улавом Корном. И все равно ей не удавалось классифицировать его по темпераменту. Корн излучал спокойствие, заражавшее все вокруг. Больше всего он похож на флегматика. Но он был очень эффективен в работе, и все у него получалось быстро, начиная от отчетов по вскрытию и заканчивая бюджетной сметой. Он исследовал синдром внезапной младенческой смерти, воздействия употребления алкоголя и наркотиков во время беременности и ряд других тем Он публиковал статьи в крупнейших профессиональных журналах, даже иностранных, и принимал активное участие в общественных дебатах о биотехнологиях и этике. И хотя он делал доклады на семинарах и конгрессах по всему миру, сотрудники Института судебной медицины чувствовали его постоянное присутствие. Без Корна Дженнифер так долго там не проработала бы, может, даже и не стала бы судмедэкспертом. Она была рада, что до пенсии ему оставалось еще несколько лет, хотя он уже не раз намекал, что она будет удачным преемником директорской должности.

Когда она вошла, Корн говорил по телефону и рукой показал ей на стул. Пока он заканчивал разговор, Дженнифер его тайком разглядывала. Ему было шестьдесят два, и, судя по чертам лица, он не выглядел моложе, но что-то в его взгляде, в складке губ и манере двигаться оставляло впечатление человека более молодого. Седые с металлическим блеском волосы были пышными, он был гладко выбрит, аккуратные брови, и нигде не торчали кустики волос — ни в ноздрях, ни в ушах, — что уже намечалось у Ивара. В целом Корн следил за внешностью, но не чрезмерно. Дженнифер всегда привлекали мужчины постарше.

Он повесил трубку и повернулся к ней.

— Дело касается женщины, найденной в Хюруме, — сказала она.

— Я слышал, что на дело назначен Викен, — кивнул он, намекнув, что она уже пару раз заходила к нему за советом, касавшимся ее сотрудничества с инспектором.

— С этим все в порядке, — отметила Дженнифер. — У меня с ним больше нет проблем. Но ему, конечно, не нравится, что я вмешиваюсь в дела следствия.

Корн поднял брови:

— А ты вмешиваешься?

Она вздохнула:

— Он появился на вскрытии, и тогда я попыталась сообщить сведения, возможно очень важные.

Она рассказала, что думала о сходстве с убийством в Бергене.

— Полиция должна быть счастлива, что в Рождество дежурила ты, — прокомментировал Корн. — Не все бы захотели провести праздник в нашем подвале, ну, только если бы их заставили. А что до того, что ты только что рассказала, им стоило бы ухватиться за это дело и выяснить, есть ли тут какая-то связь.

Она выслушала это с улыбкой. Профессор умел удивительным образом ее похвалить, и при этом не возникало желания искать в словах подтекст.

— Я спрашивала себя, могу ли я сделать тут что-то еще. Я связывалась с коллегой в институте в Бергене, ему это тоже кажется очень интересным. Но он не может мне переслать их материалы.

— Конечно нет.

Она наконец выпалила то, ради чего пришла:

— А что, если мне туда съездить? Взять с собой фотографии отсюда. Провести сравнение судебно-медицинских находок. Тогда будет больше материала, который я могла бы представить Викену и его людям.

Корн, кажется, совсем не удивился. Он подумал немного над предложением и потом ответил:

— Я всегда ценил твои инициативы, Дженнифер. И что ты ни капли не боишься совать нос в чужие дела.

Она почувствовала, как краснеет. С Корном это было не страшно.

— Я хорошо помню то бергенское дело, — сказал он и посмотрел на что-то за окном, наверняка чтобы ее не задеть. — Ты говоришь, у нее были повреждены глаза? Точно так же? — Он занимался судебной медициной на пятнадцать лет дольше, но, казалось, соприкасаясь со смертью, все больше думал о живых. — Мне кажется, в Берген ехать не надо. Но я позвоню в отдел по убийствам и поговорю с их шефом. Ведь дело касается приоритетов.

Дженнифер представила себе Викена, которого вызывают на ковер к Сигге Хельгарсону, руководителю подразделения, недавно ходившего у него в подчиненных, и которого Викен, как она слышала, все время использовал как козла отпущения. Она почувствовала пузырящуюся радость мести и не смогла удержаться от наслаждения ею.

— Как, ты говоришь, звали ту девушку в Бергене? — спросил Корн и уже взял в руки трубку.

— Рихтер, — ответила она. — Ильва Рихтер.

Вторник, 30 декабря

Роар Хорват нажал на одну из кнопок на двери, где было написано: «Т. Габриэльсен». Она ответила не сразу, и он успел разозлиться. Он всегда очень точно соблюдал договоренности, но в этой сфере деятельности, как известно, чужим временем не сильно дорожили.

Наконец-то замок загудел. Лестница при входе покосилась и была в плесени, весь дом, кажется, подлежал реставрации. Когда он поднялся на площадку второго этажа, из дверей выглянула женщина с круглым лицом.

— Подождите секундочку вот тут, — сказала она и показала на дверь. — Я закончу через полминуты.

Роар расположился на кухне, служившей, вероятно, комнатой для отдыха. На столе прямо за дверью стояла плитка, рядом кофеварка. Крошечный холодильник был зажат между окном, выходившим на задний двор, к нему прислонялся большой бумажный планшет на штативе. В шкафу на стене виднелись фильтры для кофеварки, несколько чашек и стаканов, килограммовая пачка соли и нелепый пластиковый кувшин с длинным горлышком. В углу между холодильником и стеной стоял архивный шкаф серой блестящей стали. В нем было три ящика, и все заперты. На планшете были нарисованы стрелочки синим фломастером, а слова между ними написаны черным: «дилемма», «саморазвитие», «защита».

Роар пролистал назад. Разные почерки выдавали, что здесь стоял, рисовал и объяснял не один человек.

Турюнн Габриэльсен появилась больше чем через десять минут. Она стала заправлять кофеварку, даже не пытаясь извиниться за опоздание, и предоставила гостю самому решать, сидеть ему или стоять.