Он не сбавлял скорости, пока не достиг фьорда. Мог бежать всю ночь напролет. Приближался к своей форме 2003 года — лучшего сезона, когда он побил юниорские рекорды на четырехстах и восьмистах метрах. Восемьсот — круче всего. Остальные уже измотаны, когда он включает толчок, беспощадно, нечеловечно, безответно.

Все кафе и бары со стороны моря были уже давно закрыты. На набережной ни души. Надо, наверное, было договориться о встрече на Эгерторге — там всегда люди, даже посреди ночи. Но тот, второй, требовал, чтобы их вместе никто не видел. Йонни знал, что потом он сам будет диктовать условия, поэтому согласился.

Он остановился у горящего факела на краю пристани. Вечный огонь мира. Он заглянул в узкий проход. Пара лодок пришвартована вдоль канала. Йонни шагнул туда, от края набережной, к скульптурам в воде. Взглянул на телефон: времени было без двадцати пяти два. Тот, с кем он встречался, уже должен быть на месте.

Что-то загремело на яхте слева от него, металл по металлу, будто банка или гиря упала. Он обернулся и посмотрел в полутьму. Тут же понял, что звук относится к нему, к назначенной встрече, к тому, что он видел в тот четверг перед офисом Майлин, к тридцати тысячам, которые он должен получить, но не услышал шагов позади. Что-то попало ему в шею, вбурилось сбоку, и вдруг вокруг все стало ясно, светло, как посреди дня. Он замер в этом свете, когда рот открылся и из него что-то полилось сплошным потоком.

В среду утром Лисс проснулась от криков вороны за окном. Она встала и закрыла его, но заснуть уже не смогла. Она посидела на краю кровати, опустив голые ноги на холодный пол. Не помнила, что ей снилось, но сон застрял в ней, будто кто-то ковырялся в ее мыслях, насыщаясь лучшими кусочками и оставляя небольшие вмятины.

Она натянула брюки и футболку, отправилась в коридор. Услышала, как Вильям возится внизу, и после туалета направилась к нему. Он сидел за кухонным столом с газетой и чашкой кофе. И снова эта мысль, что его горе — такое же, как у нее, и он молчит и переживает все внутри. Ей захотелось погладить его по голове: «Это не пройдет, Вильям». Однако она сказала:

— А ты думал, как твое имя похоже на ее?

Он посмотрел на нее, улыбнулся:

— Майлин это обнаружила, до меня не доходило. Почти ее имя задом наперед.

Майлин должна была заметить и другое — его сходство с отцом. Не буквальное. Но что-то во взгляде. В движении рук. В звуке голоса. Лисс казалось, она это помнила.

Он свернул газету и положил ее на подоконник:

— Как долго ты будешь в Норвегии?

Она не знала, вернется ли она вообще в Амстердам. Майлин называла ее мужественной. Может, мужественной ее делала мысль, что где-то есть Майлин?

— Посмотрим после похорон. — Она налила кофе в кружку. Белую, с большой красной буквой «М». — Мать до сих пор не узнала, можно ли ее кремировать. Майлин бы этого хотела. Полиция еще не решила, можно ли это разрешить.

Будет ли мертвое тело Майлин лежать в земле? Внезапная мысль: «Ей нельзя мерзнуть. Надо одеть ее потеплее. Укутать в плед или одеяло».

— Ты с кем-нибудь из подружек здесь виделась? — спросил Вильям, явно желая поменять тему.

— Один раз гуляли. Прямо перед Рождеством.

Она рассказала про вечер, проведенный с Катрин. О вечеринке. Упомянула футболиста, но не сказала, что снова с ним встречалась.

— Как, ты сказала, его зовут?

Она избегала упоминания его имени. Он как-то был лишним в этом разговоре с Вильямом. Она все вертела чашку в руках.

— Йомар или как-то так.

— Он играет за «Люн»? Йомар Виндхейм?

— Что-то в этом роде, — сказала она с преувеличенным равнодушием. — Ты с ним знаком?

— Нет, но все, кто хоть сколько-нибудь интересуется футболом, его знают. Он играл за сборную. Даже Майлин его знала.

— Майлин? Она никогда в футболе не разбиралась.

Вильям пожал плечами:

— Однажды была его фотография на первой полосе спортивного приложения. «Кажется, это Йомар Виндхейм?» — спросила она. Наверное, натыкалась на него где-нибудь.

Что-то тут было не так. Она дважды виделась с Йомаром, и он ни словом не упомянул, что знаком с Майлин.

Вильям внезапно встал, вышел в коридор. Она слышала, как он открывает ящик комода. Вернувшись, он держал в руке письмо. «Только не мне!» — взмолилась она про себя.

— Таге заходил вчера. Спрашивал, как дела. И оставил вот это.

Он положил письмо перед ней. Оно было отправлено на адрес матери в Лёренскуге. Конверт кремового цвета, плотная бумага, изящный и ровный почерк. На письме были голландские марки и штемпель из Амстердама. На обратной стороне имя отправителя жирными буквами: А. К. эль Ахем. Она сидела и смотрела на письмо, ждала реакции, которая, она знала, придет непременно. Прошло секунд пять, может, чуть больше. В это время она успела подумать: «Фамилия Зако» и «Черт тебя дери, Рикке», а потом тело взяло верх. Она извинилась, взбежала по лестнице в ванную. Сунула палец в рот, но желудок был пустым. Она склонилась над унитазом и плевалась на изогнутую фаянсовую поверхность, а в отверстии закручивался водоворот.

В комнате она встала у окна с письмом в руке. Ворона снова уселась на крышу напротив. «Выбросить, не читая», — прокаркала она. «Тогда будет только хуже», — подумала Лисс. Лежать по ночам и мучиться, что там было в этом письме. Ждать, когда кто-нибудь в форме придет, сдернет с нее одеяло и швырнет ее в ожидающую снаружи машину. Там, на заднем сиденье, сидит человек в сером пальто. Его зовут Воутерс, и ей никак не забыть эту фамилию.

Бумага была такого же кремового цвета, как конверт, в верхнем углу замысловатый вензель с буквами «А. К. А.». «Дорогая мисс Лисс Бьерке». Зако иногда называл ее «мисс Лиззи», вспомнила она, обычно перед тем, как съязвить. А. К. эль Ахем не был язвителен. Он был отцом Зако. Он надеялся, она не сочтет «неловким» подобное к ней обращение. Он слышал, она недавно потеряла сестру, и выражал свое глубочайшее соболезнование. Он понял, что по этой причине у нее не было возможности приехать на похороны Зако. Она пробралась через эту и другие вежливые фразы, такие же витиеватые, как вензель вверху страницы. Она искала обоснование этому письму. Приходилось вчитываться, чтобы его обнаружить. Какие-то слова о том, каково терять близких, что случилось с ними обоими. Зако был единственным сыном А. К. эль Ахема — Лисс думала, у Зако был младший брат, — они всегда были очень близки, хотя в последние годы сын пошел по пути, который отец не одобрял. Пока не случилось непостижимое, у отца была надежда, что сын вернется на путь, ему предназначенный, станет компаньоном в отцовской фирме, а потом бизнес, взлелеянный кропотливым трудом четырех поколений, перейдет ему. Потому что Зако был молодым человеком с особенными талантами, в этом никто из его знакомых не сомневался. И наконец-то отец приблизился к сути письма. Из разговоров с сыном в последний год стало ясно, что в его жизни произошло нечто необычное. Речь касалась женщины. Зако всегда с легкостью нравился женщинам, это было даром и бременем, но эта женщина, как признался отцу Зако, была не одной из многих, а единственной. Отец также заметил изменения в сыне. Тот стал мягче, задумчивее, больше настроенным на стабильное будущее, больше беспокоился о родителях и сестрах — короче говоря, такое возмужание в молодом, занятом собой человеке могло быть вызвано только влиянием женщины, чего отец и ожидал, правда постепенно со все большим нетерпением и даже иногда теряя веру в такую возможность. Без сомнения, эта женщина, то есть мисс Бьерке, была послана его сыну из большого мира, пелена спала с глаз Зако, и жизнь начала принимать то направление, которое, как он втайне всегда надеялся, она примет. А. К. эль Ахем писал это письмо, чтобы выразить свою глубокую благодарность за то, что сын пережил это время вместе с ней, это напоминание о том, что жизнь хороша, когда открываешься навстречу всему хорошему в ней. В тяжелые минуты после смерти сына именно то, что он все-таки пережил нечто подобное, для отца и для всей семьи было невыразимо большим утешением, и они много говорили об этой норвежке, осветившей новым светом жизнь сына. А. К. эль Ахем заканчивал письмо выражением глубочайшей надежды, что при возможности повидается с ней, все равно где: в Ниме, где семья жила большую часть года, в Амстердаме или в ее собственной стране на севере.