— Продых? Нет, мне не это нужно.

На самом деле ей нужен был перерыв. Но отдыхать было негде. Уж точно не в Норвегии. Она больше не была домом. И больше уже никогда не будет.

— Не пытайся меня убедить, Майлин.

Она услышала какое-то хрюканье на фоне разговора, мужской голос.

— Он там, твой друг?

Майлин коротко засмеялась:

— Пытаешься меня застать врасплох? Заставить меня выдать, что появился кто-то еще? Любовник? Новый мужчина?

— А он есть?

— Ты знаешь, какая я скучная. Рядом со мной по-прежнему лежит Вильям. Уже по меньшей мере два года как…

— Лежит рядом с тобой?

— Ха-ха. Лисс, ты звонишь раньше половины седьмого в субботу утром, чтобы отпускать глупые шутки? Пожалуйста, скажи, в чем дело.

Она пролежала полночи, неотступно думая о том, что кто-то может угрожать сестре. Кто-то связанный с Зако и этой фотографией… Когда она легла, измотанная и взволнованная, все еще под кайфом, дрожа, как кабель под напряжением, она была уверена, что с Майлин случилось что-то ужасное. Она хотела позвонить немедленно, но заставила себя ждать.

— Мне надо было просто узнать, как у тебя дела. — («Услышать твой голос», — подумала она, но не сказала.) — Что у тебя все хорошо.

— А что у меня может быть плохо?

— Да нет, ничего… Но может, ты себя перегружаешь. Заботишься обо всех.

— Лисс, что-то не так. Скажи.

И, не успев передумать, Лисс сказала:

— Почему я ничего не помню из детства?

Майлин не ответила.

— Иногда всплывает что-то, — продолжала Лисс. — Какие-то картинки. Недавно, например, я увидела, как ты входишь в мою комнату. Закрываешь дверь, садишься рядом со мной на кровать и обнимаешь меня. Но я не знаю, было ли это на самом деле, или мне только привиделось или приснилось.

— Это было, — сказала Майлин. — Дома, в Лёренскуге.

— Ты никогда об этом не говорила! — вскинулась Лисс.

Майлин ответила не сразу:

— Может, я ждала, пока ты сама спросишь. Не обязательно помнить все.

Лисс затошнило. Надо было выйти и проблеваться.

— Я перезвоню, — еле выговорила она и отключилась.

Пятница, 5 декабря

Лисс бродила голышом по квартире. Почувствовала, что плющ на подоконнике надо полить. Сварила еще одну чашку эспрессо. Села у окна на кухне, глядя на улицу. К Рождеству Хаарлеммердайк был украшен хвойными арками со свисающими гирляндами. «Как соски на брюхе у суки», — подумала она. Большая шестиконечная звезда висела посреди улицы. Внутри — сердечко с красной лампочкой.

В квартире, кроме нее, никто не жил. Одна девушка из класса, которую она почти не знала, не колеблясь, предложила пожить у нее, пока Лисс не найдет что-нибудь. А теперь эта девушка уехала в Венло провести праздники с родителями. Наверное, они были состоятельными, если могли обеспечить дочери трехкомнатную квартиру в модном Йордаане, в старом квартале для бедноты, который когда-то приютил беженцев-гугенотов. Здесь были недавно отреставрированные фасады, никакие трамваи и грузовики не гремели под окнами круглые сутки.

Лисс пошла с кофе в ванную. Встала перед зеркалом. Ей не надо было краситься. Кожа была мягкой и гладкой, без пупырышек. Но все равно было приятно сделать маску. Если бы все голое тело можно было покрыть тонкой пленкой… Если бы в нее можно было заворачиваться, выходя на улицу, сдирать, приходя домой, а кожа оставалась бы нетронутой. Если бы можно было то же самое сделать с глазами. Наложить что-нибудь не только на брови и ресницы, но на сам глаз. Прикрыть все, что может ее выдать. Купить линзы, хотя зрение у нее хорошее. Какого-нибудь другого цвета — черные или карие.

Мобильник издал два тоненьких писка. Сообщение от Майлин: «Ты не перезвонила. А тут случилось кое-что, связанное с твоим вопросом в то утро».

Сестра звонила накануне вечером, посреди фотосессии, и Лисс сказала, что перезвонит, но не стала. Пожалела, что призналась сестре в том всплывшем воспоминании. Вообще-то, с памятью у нее все было в порядке, она прекрасно помнила все дни и недели. Исчезло только то, что было очень давно. У других, как у Рикке, кажется, детальная память обо всей жизни и даже о том дне, когда им надели первые ботинки. Воспоминания были, очевидно, как фильм, который можно отмотать назад и пересматривать, когда хочешь. У Лисс же было не так. Она довольно много помнила из того, что было связано с дачей, но не раньше своих двенадцати лет. Каждое лето и каждую зиму они проводили несколько недель за городом. Выходные и каникулы. Ехали на машине до Бюстермусан и катили нагруженные санки в гору до Вангена, а потом нужно было их буксировать по тропинке к озеру Моррванн. Или на лыжах из Лосбю. Когда они повзрослели, они с Майлин ходили одни, без взрослых. Иногда по вечерам. В свете луны над Гайтшёэном и Рёириванн. Вверх через темный лес с рюкзаками. Замирая от веселья и благоговения в обступившей тишине.

Ей не надо было помнить больше. Майлин, наверно, думала, она заговорила об этом едва уловимом воспоминании из спальни, потому что оно ее мучило. В таком случае она ошибалась, и Лисс решила сказать сестре об этом в следующий раз, когда позвонит ей… Она не видела сестру уже полгода. Поздней весной Майлин приезжала к ней в Амстердам. Была на какой-то конференции. Что-то о насилии над детьми. Она занималась этой темой и должна была делать доклад. А потом осталась на несколько дней. Лисс показывала ей город. Отвела ее в школу и в фотостудии, где работала. Большую часть она от старшей сестры скрыла. Ничего о вечеринках и кокаине. И еще она следила, чтобы Зако держался подальше. Он не должен был встретиться с Майлин. Два мира, которые надо держать подальше друг от друга. Вместе они быть не могли. И все-таки откуда этот вопрос Майлин, когда Лисс отвозила ее в аэропорт: «Как ты здесь справишься, Лисс?»

Он так сильно ее задел, что она даже не сумела разозлиться. Со мной все будет в порядке, могла бы она ответить. Это был ее триумф над всем, от чего она сбежала. Над той жизнью, которой она никогда не будет жить.

Майлин не унималась: «А ты не помнишь, что я тебе сказала в последний раз, когда забирала тебя из полиции?»

За последние годы перед отъездом Лисс несколько раз увозили в участок. Майлин была согласна, что война в Ираке отвратительна, и она неуклюже вышагивала на некоторых разрешенных демонстрациях, где все было тихо и чинно. Лисс было этого недостаточно. Она входила в группу активного сопротивления. Они отправились шествием к американскому посольству и не обрадовались, когда полицейские стали их разгонять. Они пришли в ярость и ответили камнями и бутылками. Несколько человек из группы хотели пойти еще дальше, чтобы нападающие почувствовали всю их ярость. «Думаешь, это поможет больше, чем мирные протесты?» — спрашивала Майлин. Сама она работала изнутри, как она утверждала, и тогда Лисс в кои-то веки на нее разозлилась: «Была бы ты изнутри, ты была бы частью системы, в лучшем случае полезным идиотом!» Майлин была непоколебима: «Когда ты дерешься с полицией, на самом деле ты пытаешься найти власть сильнее тебя, которая тебя отметелит и тем самым только подтвердит, как в этом мире все ужасно». Лисс раз за разом требовала, чтобы сестра не вмешивалась. Но Майлин никак не хотела оставить ее в покое.

В машине по дороге в Схипол она сказала: «Я боюсь, ты продолжаешь заниматься все тем же, когда ты сидела посреди улицы и ждала, что набежит полиция. Ты всегда находишь себе кого-нибудь брутального и жестокого, чтобы драться и чтобы тебя лупили». — «Ты его не видела», — возражала Лисс.

Ей удалось удержать Зако на расстоянии, но сестра подолгу разговаривала с Рикке. А Майлин не надо было многого, чтобы создать нужный образ.

«Рикке наболтает что угодно, — внушала сестре Лисс. — Чего она только не сделает, чтобы переспать с ним».

Майлин больше ничего не говорила. Каждую неделю в течение осени они созванивались, но она никогда не спрашивала о Зако или о жизни, которую вела Лисс в Амстердаме. Наверное, ждала, что Лисс сама заговорит. Майлин всегда ее ждала.