— Майлин, — вскрикнула Лисс и прикусила губу.

Увеличение, фонарик светит в лицо. И тут же голос Майлин: «Это ты, тут свет?»

— Что с ее глазами?.. — прошептала Лисс.

Глаза сестры были изранены, они слепо смотрели на свет и не мигали. «Что ты делаешь? Снимаешь меня?»

Камера быстро выхватывает всю комнату, какие-то ящики у стены, колесо рядом с двумя бочками. Возвращается к лицу Майлин.

«Пес…»

Она произнесла еще что-то, нечетко. Потом крикнула: «Лисс!»

Все прервалось. Потом кусочек здания.

В тот вечер я сидел в темноте на пляже, слушал шум прибоя и уже был готов решиться. Пойти вперед и исчезнуть в ночи, дать волнам себя поглотить и погрузить во мрак, где финикиец и другие утопленные тела разлагались водой.

И тут у каменной лестницы появилась фигура. Я подозревал, что это Йо. Он прошел в темноте, не заметив меня, прошелестел по песку. Я видел, что он раздевается. Худое белое мальчишечье тело в холодном свете луны. Я подождал, когда он совсем разденется, потом встал и сделал вид, что оказался там случайно. Он стоял, смотрел на море и все еще меня не замечал. В одной его кроссовке была записка. Там было что-то вроде «Забудьте меня» большими неровными буквами. Он хотел утопиться. Я спас его, Лисс. Он спас меня. На пляже в ту ночь, под шум прибоя, доходившего до наших ног, мы дали друг другу обещание, не говоря при этом ни слова.

Среда, 24 декабря

Дженнифер Плотерюд шла спотыкаясь через двор. Земля была покрыта пятнадцати-двадцатисантиметровым слоем нового снега. Один день до Рождества, около двух часов, а снег еще не расчистили. Трим, старший из мальчиков, должен был этим заниматься. Отправляясь в магазин, она зашла к нему в комнату и напомнила. Теперь она раздраженно думала, как надо было его заставить — внятно, быстро и эффективно, чтобы не испортить рождественского настроения. Трим был флегматиком. И это было не от нее, он был копией отца. Только чуть хуже. Такие черты усиливаются с каждым следующим поколением, ворчала она. Флегма накапливалась в роду супруга на протяжении столетий, в чем она давно убедилась. С примесью подводных течений и меланхолии. Будучи судебным медэкспертом, Дженнифер предъявляла самые суровые требования к научности и презрительно фыркала на поверхностные заключения в области генетики, нейробиологии и всего, что относилось к ее предмету. Что же касалось психологии, отношение к которой у нее было надменное, она странным образом придерживалась древней теории о четырех темпераментах: тот, который в нас преобладает, определяет доминирующие черты характера. Сама она была ярко выраженным сангвиником, хотя и с некоторыми чертами холерика, надо признаться. То, что она однажды влюбилась в мужчину с противоположными чертами — медлительного и молчаливого плюшевого мишку, — очевидно, подтверждало тезис, что противоположности притягиваются. Это вторая идея, которую она иногда защищала, и тоже очень сомнительная применительно к человеческой психологии.

В прихожей она отставила пакеты с продуктами и стащила полусапожки на шпильках из кожи антилопы, потом позвала старшего сына. Ответа не последовало. Неудивительно, потому что сабвуферные динамики в его комнате выли так, что потолок дрожал. Она собралась уже взлететь вверх по лестнице, чтобы принять необходимые репрессивные меры, но тут зазвонил мобильный. Она вынула его из кармана пальто.

— Это Флатланд.

Как только она услышала этот невыразительный голос, она поняла, что надо ехать. В институте они обсуждали, кто будет дежурить на Рождество, и она вызвалась сама. Обычно в эти дни все было спокойно, разве что пара обращений, вопросов, на которые можно ответить по телефону. Но Флатланд был опытным криминалистом, который никогда не звонил по пустякам.

Проехав Скедмукорсе по грязной магистрали, она взглянула на часы и прикинула, что вернется к рождественскому ужину в шесть часов. Ее нисколько не огорчало, что она избежала уборки и украшения дома. А свиными ребрышками, колбасками и квашеной капустой должен был заняться Ивар. Он был увлеченным и искусным поваром, тем более что она так и не полюбила традиционную норвежскую еду к Рождеству. Зато она привнесла в семью некоторые австралийские традиции. Чулки с подарками висели над кроватями мальчиков в первый день Рождества. А вечером они ели индейку, йоркширский пудинг и сладкие песочные пирожки.

И традиционное зажигание свечей на могиле свекра ей не нравилось, и рисовая каша у свекрови, которую за несколько часов до собственного обеда мальчики были вынуждены пихать в себя, чтобы найти миндаль. К тому же у свекрови щедро наливали глинтвейн, и мальчики уничтожали огромное количество пряников с одобрения, а точнее, под принуждением бабушки. Туда еще приходили братья и сестры Ивара со своими детьми, и, сидя в машине, Дженнифер радовалась, что всего этого избежит.

Карихауген исчезал в дымке. Она включила радио. Нашла канал, к которому можно было не прислушиваться. Восемь дней назад она изменила. Это случилось так неожиданно, что она щурилась при каждом воспоминании. Не от стыда, а от озадаченности. Она понятия не имела, что этот мужчина ее хоть сколько-нибудь привлекал. А может, он и не привлекал ее вовсе, ни до, ни после случившегося. Но он зажег ее сильнее всех за много лет. Со времен Шона. Но это было совсем другое. В Шона она была влюблена. Даже больше: горько и безнадежно охвачена страстью с первой секунды, когда он положил руку ей на плечо в лаборатории. Когда он уезжал обратно в Дублин, она, не колеблясь, отправилась бы за ним, если бы он только предложил. Конечно, она бы немного подумала. Но она вполне могла бы уехать от мальчиков, хутора и от этой зимней страны… Шон был все еще не зажившей раной, причинявшей боль, а приключение восемь дней назад, по счастью, было совсем другого рода. Просто бурным, полным чудесного безумия. Оно началось и закончилось в один миг. Может, все еще повторится, необязательно с ним, но желание непременно заявит о себе. Как напоминание о той части ее, которая все и закрутила.

Она припарковалась на аллее у Полицейского управления и позвонила Флатланду. Через несколько минут он выехал из ворот на своей серебристой «ауди». Она села на переднее сиденье, покрытое толстым полиэтиленом. Кажется, Флатланд больше всего на свете боялся испачкать машину.

— Хорошо, что на дежурстве сегодня ты, — сказал он уверенно, и она не усомнилась в его искренности. Ему было пятьдесят с небольшим, едва ли он был старше ее больше чем на десять лет, но уже седой и костлявый, как старая собака динго.

— Что ты мне расскажешь? — спросила она, когда они выехали на дорогу.

— Мы, кажется, нашли женщину, которая пропала больше недели назад.

— Психолога?

— Мы почти уверены.

— И поскольку я вам понадобилась, она не в состоянии за себя отвечать.

Он покосился на нее, ничего не ответив.

— Куда мы едем?

— В Хюрум. Заброшенная фабрика.

Дженнифер вздохнула.

— Ехать не больше часа, — отрезал Флатланд своим ровным голосом.

— Кто ее нашел?

— Местный патруль.

— А что они делали на заброшенной фабрике в сочельник?

Криминолог посмотрел через плечо и свернул на трассу E18.

— Нам дали подсказку. Сожитель и сестра принесли в дежурную часть ее мобильный телефон. Предположительно он пришел по почте. Там была видеозапись. — В туннеле он поменял передачу и сбавил газ. — Кто-то снимал пропавшую. В кадр попала заводская труба. По почтовому штампу на посылке место нашли за час.

— Снял ее и послал сожителю? — удивилась Дженнифер. — То есть речь идет о преднамеренном убийстве?

— Не хотел бы высказывать никакого предварительного мнения.

Дженнифер уже много раз работала с Флатландом. Он был из тех, кто говорит только самое необходимое. Она огляделась. Все сиденья были покрыты таким же плотным полиэтиленом. «Он изрядно страдает от навязчивых идей, — подумала она. — Наверняка в его работе — это только преимущество».