15. ОКТЯБРЬ Поля и голубая просинь… И солнца золотая рябь; Пускай кричат, что это осень! Что это, черт возьми, октябрь?! Октябрь, конечно, маем не был, И всё же, клясться я готов, Что видел голубое небо И реку голубых цветов. И тишь — особенную тишь! И росы — крошечные росы, Хоть рвал с посахаренных крыш Буран серебряную россыпь. Хоть генеральские стога Вздымались пламенем крылатым И от крови, как от заката, Алели хрупкие снега. Хоть этот день я был без хлеба, Да-да!.. Но клясться я готов, Что видел голубое небо И реку голубых цветов! <1925> 16. КАНЦЕЛЯРИСТКА Где хитрых ног смиренное движенье, Где шум и дым, Где дым и шум, — Она сидит печальным отраженьем Своих высокопарных дум. Глаза расширились, раскинулись, И реже Смыкается у голубых границ Задумчивое побережье Чуть-чуть прикрашенных ресниц. Она глядит, она глядит в окно, Где тает небо голубое. И вдруг… Зеленое сукно Ударило морским прибоем!.. И люди видеть не могли, Как над столом ее, по водам, Величественно протекли И корабли, И небосводы. И как менялась бирюза В глазах глубоких и печальных, Пока… не заглянул в глаза Суровый и сухой начальник… Я знаю помыслы твои И то, Насколько сердцу тяжко, — Хоть прыгают, как воробьи, По счетам черные костяшки. Октябрь 1925 17. АТАКА Красивые, во всем красивом, Они несли свои тела, И, дыбя пенистые гривы, Кусали кони удила. Еще заря не шла на убыль И розов был разлив лучей, И, как заря, Пылали трубы, Обняв веселых трубачей. А впереди, Как лебедь, тонкий, Как лебедь, гибкий не в пример, На пенящемся арабчонке Скакал безусый офицер. И на закат, На зыбь, На нивы Волна звенящая текла… Красивые, во всем красивом, Они несли свои тела. А там, где даль, Где дубы дремлют, Стволами разложили медь Другую любящие землю, Иную славящие смерть… Он не был, кажется, испуган, И ничего он не сказал, Когда за поворотным кругом Увидел дым, услышал залп. Когда, качнувшись к лапам дуба, Окрасив золотистый кант,— Такой на редкость белозубый — Упал передний музыкант. И только там, в каменоломне, Он крикнул: «Ма-а-арш!» — И побледнел… Быть может, в этот миг он вспомнил Всех тех, Кого забыть хотел. И кони резко взяли с места, И снова спутали сердца Бравурность нежного оркестра И взвизги хлесткого свинца… И, как вчера, Опять синели выси, И звезды падали Опять во всех концах, И только зря Без марок ждали писем Старушки в крошечных чепцах. 1925 18. ВЕТЕР Старый дом мой — Просто рухлядь. Всё тревожит — Каждый писк. Слышу, ветер в мягких туфлях Тронул старческий карниз. Как влюбленный, аккуратен Милый друг! К исходу дня, В мягких туфлях и в халате, Он бывает у меня. Верен ветер дружбе давней. Но всегда в его приход Постоит у дряхлых ставней И, вздыхая, Повернет. Я не знаю, чем он мучим, Только вижу: Всё смелей Он слоняется, задумчив, Длинной хитростью аллей. И когда он, чуть печален, Распахнулся на ходу, То поспешно зашептались Сучья с листьями в саду… Я опутал шею шарфом, Вышел… он уже готов! Он настраивает арфу Телеграфных проводов… 1925 19. ОКТЯБРЬ Наш старый дом, что мог он ждать? Что видел он, мой терем дивный? Покой снегов, Тоску дождя, Побои бешеного ливня. И думалося — будут дуть Печаль и ветер бесконечно В его березовую грудь, В его развинченную печку. Но этот день Совсем иной, Еще невиданный доныне, Он сделал осень нам — весной И холод сделал нам теплынью! В сыром углу, Сырой стеной — Где только мыши были прежде — Величественно предо мной Прошли возможные надежды. И в этот день Больная мать Впервые, кажется, забыла Чужих и близких проклинать, Чужим и нам Просить могилы. Наш старый дом, что мог он ждать? Что видел он, мой терем дивный? Покой снегов, Тоску дождя, Побои бешеного ливня. В перчатках счастье — не берут. Закрытым ртом — не пообедать. Был путь мой строг, Был путь мой крут, И тяжела была победа. Но в прошлом рытвины преград. И слышал я, Соседки ныне Моей старушке говорят Об умном и хорошем сыне. 1925 |
