— Выездные спектакли запланированы. Три выездных должны в нашей точке произойти.

— Что за спектакли?

— Обыкновенные, сам знаешь. По большей части такие… на тебе, боже, что нам не гоже!

— Понятно! Как ты собираешься величать их на афишах и в своем отчете вышестоящим инстанциям?

— А как ты их еще назовешь, кроме как выездной? От слова «выезжать»! Не приходящим же! — неопределенно хихикнул Малоопытный.

— Серый ты человек! — сказал Многоопытный и постучал костяшками пальцев по своему лбу. — Не хватает у тебя тут фосфоришки! Отстал ты, я вижу, от требований времени, сильно отстал! В отчете напишешь: проведены три «десанта Мельпомены». Уразумел?

— Уразумел! — обрадованно выкликнул Малоопытный. — Пишу: «Десант Мель-по-мены». Здорово придумано. Звучит!

— То-то! Еще что у тебя запланировано?

— Еще запланированы лекции на разную тематику

— Народ ходит?

— Пенсионный актив посещает, а молодежь… туговато. Приходят, если после лекции пускаем танцы, потому что на танцы мы того, кто на лекции не был, не пускаем.

— Понятно! Пушкина помнишь?

— Помню! Про птичку. «Птичка божия не знает…»

— Стоп! — строго сказал Многоопытный и внушительно поднял палец. — «И в просвещении быть с веком наравне!» Кто нам это завещал? Александр Сергеевич Пушкин. На афише про лекции с танцами пиши так: «С веком наравне»— про лекцию, а буковками пониже: «Делу — время, потехе — час!»— про танцы, которые потом. Уразумел?

— Уразумел! Пишу!

— Еще что там у тебя?

— Писатели запланированы!

— Известные?

— Говорят, что известные, а кому они известны, пока неизвестно.

— Как думаешь объявить?

— Так и объявлю: «У нас в гостях писатели такие-то».

— Опять серость! Пиши: «У нас в гостях творцы духовного потенциала». Записал?

— Записал. Звучит!

— Еще бы. Принцип понятен?

— Понятен!

— Действуй в этом духе, встретимся — расскажешь о результате. Уверен, что будешь похвально отмечен.

Чокнулись по последней и разошлись.

Через полтора месяца приятели встретились, как было условлено, в том же месте.

Заказали что полагается и стали разговаривать по душам.

Многоопытный сказал Малоопытному, по лицу которого была разлита горечь уныния:

— Ну, рассказывай! Делись!

— Делиться, брат, нечем! — печально вздохнул Малоопытный. — Все сделал, как ты советовал, а результат… Не далее как вчера делал отчетный доклад. Выслушали и говорят: «Вот вы, товарищ Малоопытный, сказали, что проведены были три «десанта Мельпомены», а зрители пишут нам, что все три выездных спектакля скучные, декоративное оформление не по клубным габаритам, пьеса неинтересная. Так что десант ваш был отбит зрителями с большими потерями для Мельпомены. И насчет «С веком наравне» тоже ваши слушатели нам пишут… И, можешь себе представить, Петр Степанович, цитируют письмо одной нашей пенсионерки, железной старухи, на все лекции ходила, сидела насмерть! Мы ее за эту активность премировали парфюмерным набором, а она… Ты послушай, что она написала! Вот, дословно: «Стала и я оставаться на эти потехи, и так мне понравились танцы, что мы теперь с моим другом и партнером, тоже пенсионером, ходим только на те лекции, которые с потехой, и танцуем по силе возможности, а на те, которые без танцев, не ходим вовсе!» В общем, вкатили мне в решении…

— Что именно вкатили?

— Записали, что я… вспышкопускатель, — сказал Малоопытный и поник.

Многоопытный посмотрел на него с сожалением, покачал головой.

— И ты горюешь?

— А как же! Думаешь, приятно быть вспышкопускателем?!

— Дурашка ты, дурашка! Вот если бы тебя назвали очковтирателем, тогда да, дело плохо. Потому что за очковтирательство полагаются оргвыводы вплоть до снятия. А вспышкопускатель… это не из карательного словарного обихода. Надо же понимать силу слов. Уразумел?

— Кажется, уразумел! — просветлел ликом Малоопытный.

— Тогда чокнемся еще разик!

И приятели чокнулись еще разик.

1

Утром меня разбудил муэдзин. Я проснулся от его жалобного и страстного призыва, голос был резкий, неприятный, с какими-то козлиными нотками, и я долго лежал с открытыми глазами и не сразу понял, где я и что со мной происходит.

Потом пришла ясность: я же в Стамбуле, куда прилетел вчера из Анкары, а в Анкару из Москвы!

Вставать не хотелось, но я заставил себя подняться и вышел на балкон, чтобы взглянуть на утренний Босфор.

С вершины холма, на котором стоял наш старенький уютный отель, Босфор, кативший внизу свои сильные и скорые воды, был виден на большом протяжении Он не «полыхал голубым огнем», потому что январское утро было туманным, но туман быстро редел и чистые небеса над горизонтом обещали отличный день.

Пролив жил своей рабочей, размеренной жизнью. Из Черного моря в Мраморное, и дальше в Эгейское и Средиземное, и в обратном направлении в Черное двигались работяги грузовозы, с европейского берега на азиатский и с азиатского на европейский уже сновали катеры-перевозчики, белели паруса нарядных спортивных яхт, спешили с богатым уловом к пристаням рыбацкие шаланды.

Стоять или сидеть в плетеном кресле на балконе, любуясь величественной трудовой сутолокой Босфора, можно часами, но свежий ветерок заставил меня ретироваться. Я ушел к себе в номер, бросив прощальный взгляд на круглую, из розового камня, башню минарета, — она возвышалась во дворе рядом с отелем. Именно с ее верхней площадки муэдзин три раза в день призывает правоверных мусульман творить намаз во славу аллаха. Вернее, однако, будет сказать, что это делает не живой муэдзин в своем натуральном виде, а магнитная пленка, на которую записан его жалобный козлетон.

На орбиту технической революции вышел и ислам!

2

Ровно в десять часов утра, как было условлено, за мной и моими спутниками по путешествию заехали наши новые друзья из Синдиката турецких писателей, и я вернулся в отель лишь к вечеру. Я не пошел вместе со всеми в кино, а решил как следует отдохнуть. Я разделся, лег в постель и по давней своей привычке стал последовательно, кадр за кадром, вспоминать прожитый день.

…Утром мы очутились на площади Таксим в центре Стамбула. Площадь была оцеплена полицией. Худощавые горбоносые молодцы с ястребиными глазами в белых шлемах и черных куртках из синтетической ткани с американскими короткими автоматами под мышкой — палец на спусковом крючке! — по трое и по два разгуливали вокруг площади. Тут же стояли радиофицированные бронетранспортеры. Полицейские офицеры в полевой форме выкрикивали распоряжения, истошно голосили продавцы кебаба, стоя у своих жаровен, смердевших подгорелым бараньим жиром, повсюду шныряли молчаливые бежевые псы, выпрашивая у людей подачки глазами и хвостами.

Сюда на площадь из разных районов огромного города, как нам сказали, двигаются сорок пять тысяч стамбульских рабочих, служащих, студентов, чтобы послушать речи ораторов левых партий. Ораторы должны выступить на легальном митинге, созванном с разрешения правительства Эджевита. Полиция присутствует лишь «для порядка».

Мы покинули, однако, площадь Таксим по совету наших друзей до начала митинга. У стамбульцев еще свежи воспоминания о майских днях 1977 года, когда нервные турецкие полицейские неожиданно открыли огонь по мирным рабочим демонстрантам и убили 38 человек. Это произошло, правда, когда у власти стоял правый лидер Дюмерель, но… береженого аллах бережет!..

…Потом мы оказались на высоком берегу Босфора, где привольно раскинулось одно из городских кладбищ. Надгробные плиты подходят здесь почти вплотную к подъездам обшарпанных домов и домишек, живые и мертвые обитают в теснейшем соседстве, и дети играют в прятки среди могил. Признаюсь, этот странный жилой комплекс произвел на меня тягостное впечатление.

Мы приехали сюда, чтобы побывать в кофейне, в которой коротал свои дни Пьер Лоти, но она оказалась закрытой на ремонт, и нам не удалось увидеть ее убранство и посидеть за столиком, за которым сиживал, сочиняя свою Турцию, влюбленный в нее бульварный французский романист. Стамбул сохранил о нем память— кофейня так и называется «Пьер Лоти».