Полузадушенный Григорий вырвался наконец с помощью дружинников из медвежьих лап Арсения и указал с искренним, из глубины души идущим чувством:

— Откуда я мог знать, дружок, что тут инициатива наскочит на инициативу?!

И первым молча полез в грузовик.

Поздний воскресный московский вечер, почти ночь.

В вагоне метро пассажиров немного. Спектакли и концерты уже кончились, и театральная публика успела разъехаться раньше.

Сейчас в основном едут по домам из гостей. Едут аккуратные старички и старушки, дедушки и бабушки — они возвращаются после свидания с внуками и внучками. Едут и целыми семьями: были у друзей на другом конце города, засиделись допоздна, пора и честь знать.

Дети в небрежно нахлобученных шапчонках и беретиках спят на коленях у сонных мам и пап. Юноша с длинной нежной шеей, с копной белокурых волос, похожий на Вана Клиберна, дремлет, склонив голову на плечо своей подружки. Его шляпу она держит у себя на коленях. У нее прелестные глаза — темно-синие с фиалковым отливом — и крупные грубоватые руки.

Все молчат. И у всех на лицах написано одно: скорей бы домой, в постель, ведь завтра с утра на работу!

На остановке в вагон входит новый пассажир. Это мужчина лет тридцати пяти — сорока. Его лицо — находка для художника-шаржиста, любителя изображать человека-барана, человека-крысу, человека-гуся. Тут уже постаралась сама природа, и карикатуристу остается лишь взять в руки свой язвительный карандаш и точно перенести на бумагу то, что дала оригиналу натура. А жестокая натура дала оригиналу непропорционально развитую нижнюю челюсть, широкие скулы и маленькие злющие глаза, в просторечии именуемые гляделками.

На нем потрепанный ватник и кепка, черные суконные брюки и желтые грязные полуботинки с металлическими пряжками.

Вместе с новым пассажиром в вагон входит дух скандального беспокойства.

Он пьян. Но не очень, не до потери сознания. Однако вполне достаточно для того, чтобы затеять шумный скандал с руганью, а если повезет, то и с дракой.

Видно, что он жаждет этого скандала всеми фибрами своей проспиртованной души.

Вот он задел за вытянутые ноги юноши, похожего на Вана Клиберна, выругался:

— Убери подставки, развалился, как в бане.

Юноша вздрогнул, открыл глаза, покраснев, спрятал ноги под лавку и извинился.

— Еще извиняется! В такси надо ездить с такими ходулями.

Вот плюхнулся на свободное место, чуть не придавил старушку в темном платочке. Она испуганно отодвинулась от него. А он взял и подвинулся к ней. Она отодвинулась подальше. Он опять придвинулся — ему эта игра понравилась! Старушка поднялась и ушла в другой конец вагона. Тогда он, подмигнув сосредоточенно молчавшим пассажирам, громко, на весь вагон сказал

— Не признает меня бабка кавалером, хоть плачь!..

По лицу его, однако, заметно, что он разочарован.

Скандал не получается. Не в тот вагон попал. Не к кому прицепиться.

Еще остановка. В вагон входят двое молодых людей. Они хорошо одеты: фетровые светлые шляпы, новые пальто модного покроя — короткие, с чуть опущенными плечами, яркие кашне, на ногах — узконосые черные туфли, тоже новенькие.

Мужчина в ватнике оживился. Вот с этими можно связаться. Стегануть их ядреным словцом, осрамить, толкнуть, даже ударить — подавить наглостью, физическим превосходством… Артисты, поди. Или студенты! Ишь расфуфырились!.. В его хитрых гляделках зажигается лютый огонек. Он начинает:

— Стиляги пожаловали! Привет и уважение!

Молодые люди молчат.

Не дождавшись ответа, он апеллирует к вагону:

— Мы с вами, граждане, вкалываем из последних силенок, а они, — жест в сторону молодых людей, — по кафе-мороженым спасаются, пломбёры коньяком запивают!

Молчание.

— Як вам обращаюсь, между прочим! Обязаны отвечать… когда вас трудящий народ спрашивает.

Один из молодых людей — коренастый блондин с веселыми черными глазами — не выдерживает:

— Что тебе нужно, дядя?

— Отвечай трудящему народу… на каком основании стиляжничаешь!

Молодые люди, переглянувшись, улыбаются Мирно, даже без иронии. Их просто смешит этот допрос.

— Нечего зубы скалить. Тут дело серьезное!

Мужчина в ватнике встает, подходит к ним вплотную.

— Ну-ка сейчас же, сей момент показывай ваши руки!!

— Это зачем же?!

— Затем, что желаю полюбоваться на ваши мозоли. И граждане пущай посмотрят, какие у стиляг бывают ручки!

С той же улыбкой молодые люди показывают непрошеному контролеру свои руки. И он, а вместе с ним и другие пассажиры видят крупные мозолистые бугорки на их крепких, даже по виду жестких ладонях.

— А теперь, дядя, давай и ты свои ручки показывай! — твердо говорит коренастый блондин с веселыми глазами.

— Иди ты… знаешь куда!.. — Обескураженный «контролер» хочет вернуться на свое место, но второй молодой человек, шатен с энергичным подбородком боксера, удерживает его за рукав ватника.

Нет, дядя, так не пойдет. Ты нас проверял, теперь мы тебя проверим. Любовь должна быть взаимной.

— А кто ты такой, чтобы меня проверять?

— Я? Простой человек — токарь. А товарищ мой — слесарь. Мы ребята заводские. А вот ты кто?

Мужчина в ватнике видит, что он нечаянно попал в западню. Надо вырваться из нее. Любым способом.

— «Токарь»! Я тебя знаю! Знаю, какой ты токарь-пекарь!.. Ишь, наклеил мозоли и втирает очки народу.

— Вася! — тихо говорит молодой человек с подбородком боксера товарищу. — Я его левую ручку проверю, а ты возьми на себя правую.

— Да вы что?!.. Да я вас!.. Пустите!

Но из железных рук заводских ребят вырваться не так-то просто. После минутной борьбы с пыхтеньем и руганью дядя в ватнике все же предъявляет к проверке свои ладони.

В вагоне раздается дружный смех: ладони у дяди пухлые, белые. Грязь, прочно въевшаяся в кожу, на них есть, а мозолей, от имени которых он говорил и действовал, увы, нет!

Обиженная им старушка — она, осмелев, подошла теперь поближе — говорит:

— Вы бы, ребята, его как следует проверили. Привязывается ко всем. Хулиган такой!

И в эту минуту поезд останавливается. Двери вагона распахнулись. Теплый мрамор колонн на перроне как бы манит к себе: сходите, люди, — мы очень хорошая, очень красивая станция. Сходите, не пожалеете!

Шатен с подбородком боксера коротко бросает товарищу:

— А давай в самом деле проверим, Вася!

Понятливый Вася прижал локоть «контролера»

в ватнике к его собственному туловищу с одной стороны, его напарник сделал тоже — с другой, и вот брыкающийся, ошеломленный внезапностью развязки дядя уже поднят на воздух и вынесен на перрон.

Двери вагона сошлись вместе, как две половинки театрального занавеса.

Маленькая пьеса, поставленная самой жизнью, кончилась.

Поезд мчится дальше.

Если бы Тобика — маленькую, пушистую, очень крикливую собачонку с занавешенными белой шерстью черными глазами-точками — спросили, что он думает о своем хозяине, архитекторе Букасове, и его семье, Тобик, подумав, высказался бы в положительном смысле.

— Если говорить о «самом», — сказал бы Тобик, — то я считаю моего хозяина вполне приличным двуногим. Правда, у него есть скверная привычка хватать меня своей могучей пятерней за морду или, подняв в воздух, дуть мне прямо в нос, но это, в сущности, мелочи, на которые порядочная собака не станет обращать внимания. Я уважаю моего хозяина за то, что, как я подозреваю, не будь его, моя миска, которая стоит на кухне (да и не только моя!), была бы всегда пустой и я просто-напросто околел бы с голоду!.. «Сама» — мое божество. Я обожаю ее! Она меня моет, вычесывает моих блох, ласкает.

По вечерам мы все обычно сидим перед большим ящиком, на котором мелькают какие-то тени. Ящик издает разные звуки, иногда даже лает. Бывает так, что она, продолжая в упор глядеть на ящик, кладет меня к себе на колени и поглаживает по спине своей маленькой нежной рукой. В эти минуты я испытываю непередаваемое блаженство и дремлю с открытыми глазами. Залай или даже замяукай сейчас не только ящик, но и стулья, диван и другие предметы в комнате — я бы даже не пошевельнулся!