Вскоре Коля Рогожин стал думать о Зине как о своей будущей жене. Но он, как человек серьезный, понимал, что брак — дело нешуточное, и его терзали жестокие сомнения. Ведь его, Колю Рогожина, когда он окончит институт и получит диплом, обязательно пошлют куда-нибудь в Сибирь или на Дальний Восток на отдаленную стройку. Захочет ли Зина последовать за ним? Ах, если бы она была «свой брат техник». Но ведь она человек искусства, то есть, по мнению Коли Рогожина, избалованное и довольно-таки легкомысленное создание. Посещают ли эту прелестную головку хоть какие-нибудь более или менее серьезные мысли? Способна ли она вообще на серьезные чувства и мало-мальски серьезные поступки, свойственные, как полагал Коля Рогожин, в основном лишь «непосредственным создателям материального базиса общества»?

Коля искал в своей душе ответа на эти проклятые вопросы и, не находя их, терзался и мучился от сомнений.

Однажды он сидел с Зиной на концерте. Рассеянно слушал студент оркестр, исполняющий Прокофьева, поглядывал изредка на милый профиль своей спутницы. Она была особенно хороша сегодня в новой белоснежной нейлоновой кофточке.

«В антракте я скажу ей все», — решил Коля Рогожин.

И вот наступил антракт. Они вышли на лестницу покурить. Здесь было холодно — от окон с незаклеенными стеклами сильно дуло. Зинин носик с прелестной кошачьей толщиной на переносице чуть покраснел. Она зябко поводила плечами. Коля Рогожин быстро снял с себя пиджак и рыцарски набросил его на тонкий Зинин стан. Она благодарно улыбнулась ему и сказала:

— Во втором отделении они будут играть «Аппассионату» Бетховена. Ты любишь «Аппассионату», Коля?

— Откровенно говоря, я еще не определил своего отношения к ней! — как всегда серьезно, ответил Коля Рогожин. — И вообще подзабыл, как она там звучит.

— Как можно забыть «Аппассионату»! Я ее невероятно люблю! Просто чудовищно!

— А ты сама ее играешь?

— Нет! Но это моя мечта — когда-нибудь сыграть «Аппассионату»!

— Зина! — вдруг сказал Коля Рогожин дрогнувшим голосом. — Ты ее сыграешь! Ты ее обязательно сыграешь. Но только знаешь где?

И он сказал ей все. Он нарисовал перед ней картину ее первого концерта в клубе индустриального поселка, затерянного среди снегов, в глухой тайге, где еще недавно, кроме медвежьего рева и волчьего воя, никто не знал другой музыки. И вот на сцену нового клуба, за окнами которого яростно клубится сибирская древняя метель, выходит она, Зина Новосельцева. На ней белая нейлоновая кофточка или какое-нибудь там роскошное концертное платье. Она садится за рояль и играет «Аппассионату» Бетховена. И слушают ее не пресыщенные снобы, которых ничем не поразишь, а настоящие слушатели, каковыми являются лишь «непосредственные создатели материальной базы общества».

Он говорил все это как агитатор, как поэт, как влюбленный. Зина слушала его опустив голову. Ее длинные темные ресницы чуть вздрагивали. Коля Рогожин поглядел по сторонам — на площадке никого не было. Он протянул к Зине руки, обнял ее, но тут Колин пиджак соскользнул с Зининых плеч, и… Коля замер от ужаса! Он увидел, что белоснежная Зинина нейлоновая кофточка, так же как и подкладка его пиджака, сплошь покрыта отвратительными фиолетовыми пятнами. В тот же миг Зина тоже обнаружила катастрофу. Она сморщила свой кошачий носик и жалобно промяукала:

— Боже мой, что это?!

— Это… моя авторучка! — растерянно сказал Коля Рогожин, и так как он привык выражаться точно, то добавил — Она потекла! И… вот… немножко наследила!

— «Немножко»! — со стоном повторила бедная Зина. — Зачем ты это сделал?!

— Зиночка, ей-богу, это не я, это авторучка. Ты не расстраивайся! Я отдам твою кофточку ребятам с химфака. Знаешь, какие это специалисты? Они, брат, родимые пятна капитализма могут вывести с совести человека, не то что чернильные с кофточки!

Но Зиночка не приняла шутку и заплакала крупными, детскими слезами.

— Не плачь, кошечка, неудобно! — тихо сказал Коля. — И пойдем домой, раз уж так получилось!

При этих словах глаза Зины, мокрые от слез, загорелись откровенной злостью.

«Ого! — подумал Коля Рогожин. — Кажется, моя кошечка превращается в тигрицу!»

А Зина уже бежала вниз по лестнице. Коля направился было за ней, но остановился, махнул рукой и пошел в зал.

Он сел на свое место и по выработанной привычке стал мрачно анализировать, что произошло.

«Иногда человеческая душа может раскрыться в мелком, даже в самом ничтожном поступке, — размышлял Коля Рогожин. — И вот ее душа раскрылась. Крохотная нейлоновая душа мещанки!»

И вдруг Коля Рогожин услышал, вернее, почувствовал какое-то странное движение в зале. Он повернул голову. По проходу между рядами прямо к нему быстро шла Зина в своем ужасном подобии леопардовой шкуры. Ее провожали смешки и удивленные взгляды, но она, с красными пятнами на бледных щеках и с фиолетовыми на белой кофточке, закусив полную нижнюю губку, шла слушать «Аппассионату». И ей было все равно!

Зина рухнула в кресло рядом с Колей, и в ту же секунду зал взорвался аплодисментами: на эстраду вышел знаменитый пианист. Он расправил длинные фалды фрака, сел и осторожно, словно боясь обжечься, протянул руки к клавишам.

Коля искоса взглянул на Зину. Она сидела прямая как струна, вся превратившись в слух. Когда он положил свою большую ладонь на ее маленькую крепкую кисть, она не отняла ее.

Перед уроком географии в класс вошла классная руководительница Анна Павловна и с ней новичок — бледный, толстый мальчик с большими, чуть оттопыренными, ярко-розовыми, как промокательная бумага, ушами.

Стало тихо.

Мальчики и девочки, сидевшие на партах, с любопытством глядели на новичка. А он стоял спокойно, держа свой портфельчик с учебниками за длинную ручку, и улыбался весьма независимо.

Форменные серые штаны были ему длинны, не по росту, и внизу лежали гармошкой, так что наружу высовывались лишь носки ботинок.

— На нашего управдома похож! — шепнул Костя Гаранин своему соседу по парте и закадычному приятелю Эдику Буценко.

— Ребята! — обратилась к классу Анна Павловна. — Познакомьтесь с вашим новым товарищем. Его зовут Сережа Полосатиков. Он перевелся к нам из другой школы. Вы его не обижайте!.. Иди, Сережа, садись — вон там есть свободное местечко, на третьей парте!

Важно ступая, Сережа Полосатиков проследовал к третьей парте и сел рядом с тихоней Любой Морковкиной — как раз позади Кости Гаранина и Эдика Буценко.

Потом Анна Павловна ушла, и начался урок географии. Сергей Сергеевич, географ, вызвал к карте Любу Морковкину. Люба храбро взяла в руку указку и стала бойко выкладывать все, что успела за вчерашний вечер узнать про горные хребты и реки Южной Америки. Эта тихоня здорово знала урок!

Воспользовавшись удобной ситуацией, Эдик Буценко обернулся к новичку и спросил его шепотом:

— Марки собираешь?

— Зачем? — тоже шепотом, вяло кривя нижнюю губу, ответил новичок.

— Как это — зачем?! Интересно же! Вот бы марку Ганы добыть!

— Чепуха!

— Что чепуха?!

— Марки все эти — чепуха!

— Это, брат, ты загибаешь! Если марки чепуха, зачем же тогда их на почте продают? И в магазине филателистическом?

— Мало ли какую чепуху продают в магазинах!

— Да почему же марки-то — чепуха?!

— Потому что когда их отклеиваешь они рвутся. А когда наклеиваешь — к языку прилипают!

Костя Гаранин не выдержал и тоже обернулся к новичку:

— Ты, Полосатиков, наверное, язык в клей обмакиваешь, поэтому они и прилипают!..

Эдик Буценко представил себе, как толстый Полосатиков засовывает длинный красный язык в банку с клеем, и громко рассмеялся. Сергей Сергеевич оторвался от карты, по которой отважно путешествовала со своей указкой Люба Морковкина, и строго прикрикнул:

— А ну потише там, дружки, Буценко и Гаранин! В журнал захотели?!..

Наконец довольная Люба вернулась на свою парту. Ее просто распирало от гордости. Она ждала, что новичок сам скажет ей что-нибудь приятное, но новичок не обращал на нее никакого внимания — он рассматривал волосы на затылке Эдика Буценко так, как будто это были не волосы, а притоки южноамериканской реки Амазонки — самой большой реки в мире.