— Про… визит к нам?

— Нет, про королев, Василий Архипович. Историческое.

— Ну ничего, Каныгина, читай! Развивай свою культуру! — милостиво разрешает управляющий домом и, сняв кепку, вытирает платком испарину со лба. — Каждому, как говорится, свое. Кому книжечки читать, а кому трепыхаться с утра до вечера. У кого праздник на носу, а у работников коммунального фронта одна забота… как бы тебе по шапке не надавали за опоздание с ремонтом. А чем я виноват когда меня маляры режут!.. Завтра кто здесь дежурит?

— Евдокия Саввишна!

— Она кто, я уже забыл — вязальщица или читательница?

— Она больше вяжет, Василий Архипович!

— Вот что, Каныгина, очень тебя прошу — подежурь завтра за нее. Завтра маляры обещали прийти, а меня, как на грех, в район вызывают.

— Случилось что, Василий Архипович?

— Всех управляющих вызвали. Не то на пресс-конференцию, не то на семинар, а скорей всего, на протирку с проборцией. А тут как раз маляры! На вязальщицу эту надежда у меня малая. А ты, Каныгина, все ж таки читательница, у тебя глаз повострей Побудь завтра вроде как бы моим заместителем. Присмотри по-хозяйски за малярами. Ладно?

— Пожалуйста, Василий Архипович! — соглашается польщенная Каныгина. — Раз нужно для дела, я завсегда…

И снова хлопает входная дверь. На этот раз в вестибюле дома появляется паренек лет восемнадцати в светло-серой кепке из пушистой материи, в коротком, ладно пошитом пальто, в вызывающе новых желтых чешских полуботинках. В одной руке у него новенький чемодан, в другой — аккуратно перевязанный магазинный сверток. Кокетливо-лихой русый чубчик свисает из-под кепки на его левый висок.

Паренек подходит к лифту, ставит на пол свой чемодан и, улыбаясь во весь рот, сияя, как молодой месяц, говорит уставившейся на него лифтерше:

— Здравствуйте, Елена Ивановна, что вы на меня так смотрите, словно я потусторонняя тень папы принца Гамлета?! Это я, Виктор Шумейко, ваш бывший жилец, собственной своей персоной.

С иронической почтительностью Каныгина долго трясет протянутую ей руку паренька.

— Господи, а я думаю: что за интурист к нам пожаловал? — говорит лифтерша, обращаясь к управдому, который с нескрываемым любопытством рассматривает пришельца. — Его мать, Василий Архипович, у нас в двадцать первой квартире живет. Она на табачной фабрике работает. Хорошая женщина! Ох, много она через этого Гамлета слез пролила!.. Ты что, Витька, в отпуск?

— В отпуск!

— Больно рано прикатил!

— Год с лишним дома не был!

— Мог бы дать матери и подольше отдохнуть… от тебя.

— А почему вы, Елена Ивановна, так неодобрительно меня встречаете? — насмешливо щурится Виктор Шумейко. — А я-то хотел вам завтра подарочек вручить. Теперь не надейтесь!

— Нужны мне твои подарочки, как прошлогодний снег! — парирует Каныгина и тучей надвигается на Виктора. — Опять начнешь по окнам футболить и по крышам козлом скакать за голубями своими?! Смотри, Витька! Василий Архипович тебя живо скрутит. Он тебе не этот растяпа Порошкин.

И — к управдому: — Вы его предупредите, Василий Архипович. Он у нас в доме первым озорником был. Над всей ребятней коноводил!

Однако управляющий домом, недовольно морщась, останавливает излияния Каныгиной строгим жестом:

— Обожди, Каныгина! Помолчи!

И любезно улыбается Виктору:

— Вас, извиняюсь, как по отчеству, товарищ Шумейко?

— Отца Константином звали!

— Заходите в домоуправление, Виктор Константинович, если что будет нужно. И просто так — побеседовать. Очень буду рад вас приветствовать.

И строгий Василий Архипович, к великому удивлению лифтерши, сам открывает перед «первым озорником в доме» дверцу кабины лифта и помогает ему установить чемодан.

Мягко громыхая, лифт уносит Виктора Шумейко наверх. Задрав головы, лифтерша и управдом следят за его плавным движением. На лице Каныгиной все то же великое удивление, на губах Василия Архиповича та же почтительная улыбка.

— Эх ты, читательница! — прогнав наконец эту улыбку, оборачивается к Каныгиной Василий Архипович и укоризненно качает головой. — Про виконтов исторических запоем читаешь, а про своих знатных людей ничегошеньки не знаешь! О нем в газете писали! Он в Сибири (Василий Архипович называет знаменитую сибирскую стройку) прославился на всю Россию, можно сказать. А ты: «первый озорник… голуби… футбол!..» Подвела ты наше домоуправление, Каныгина! И меня лично подвела, как лицо возглавляющее.

— Ей-богу, я не вру, Василий Архипович! — смущенно бормочет Каныгина. — Кого хотите спросите… Всякий скажет, что Витька… то есть… этот Виктор Константинович, были у нас первыми озорниками!.. А про другое я не знала, слово даю! — Она простодушно разводит руками. — И когда это он успел! Всего ведь год с небольшим, как кончил ремесленное и уехал!

— «Год с небольшим»! Да за год за этот, ты посмотри, сколько у нас в стране наворочено. И ракеты запущены, и ледокол атомный плавает, и… всего не перечислишь. Да взять хотя бы в масштабе нашего домоуправления, — продолжает Василий Архипович в нравоучительном азарте, — год назад, когда я только приступил — помнишь? — мы воскресник организовали и посадили на дворе зеленые насаждения. Вот были прутики! А теперь?! А ведь человек — он еще скорее растет… потому что человек — это, если по-старому говорить, царь природы, а не какая-нибудь там подножная былинка. И тем более, что парнишка попал в хороший рабочий коллектив, где его обтесали как следует!

— Господи, мать-то как рада будет! — вздыхает Каныгина, смахивая с ресниц непрошеную бабью слезу.

— Ну, я побежал! — кивает ей управдом. — Значит, договорились насчет завтрашнего дежурства?

— Не беспокойтесь, Василий Архипович! Все будет в порядке.

Управдом ушел. Каныгина усаживается поудобнее и снова принимается за чтение. Но почему-то не волнуют ее сейчас приключения храброго виконта; чувства досады, смущения и смутного недовольства собой теснятся в ее груди. Положив на колени книжку, молодая лифтерша смотрит сквозь решетку на пустую шахту лифта, вздыхает и думает. О чем она думает?!

Среди студентов нашего института были разные люди. Были энтузиасты, славные ребята, с горячими сердцами, готовые по окончании института ехать на работу куда угодно, хоть к черту в зубы. Были и легкомысленные пижоны, которые вовсе не думали о будущем, а жили своим сегодняшним днем с его волнующими боевыми проблемами, вроде такой, например: какой ширины надо шить брюки — 22 или 24 сантиметра? И был Коля Прихожанинов, наш обстоятельный, солидный Коля, носивший брюки не очень узкие, но и не широкие и думавший денно и нощно не о том, где он будет работать, а соображавший, как бы ему не промахнуться с женитьбой и выбрать невесту именно такую, какая нужна. В принципе вопрос о женитьбе у Коли был решен.

В отличие от многих нас, грешных, Коля Прихожанинов жил не в студенческом общежитии, а в собственной, очень хорошей комнате в центре, доставшейся ему от покойной бабушки. Кроме комнаты в восемнадцать метров со всеми удобствами Коля Прихожанинов имел еще влиятельного дядю, крупного министерского работника, и считал, что сочетание таких элементов, как комната с газом и дядя с весом, должно обеспечить ему, Коле, в будущем хорошее, уютное местечко в каком-нибудь прочном московском учреждении, не поддающемся, как говорится, «расщеплению».

О какой же невесте мечтал наш Коля? О красавице с лазурными глазами? Нет! Наружность будущей избранницы Колиного сердца в его мечтах не выступала на первый план. Хорошо бы, конечно, чтобы в подруги жизни досталась хорошенькая, но, в конце концов, «с лица не воду пить». Попадется такая «принцесса грез», про которую друзья скажут: «Вообще-то говоря, Колькина жена не урод… И глаза у нее, вообще говоря, такие… На месте у нее, в общем, глаза!»— и на том спасибо судьбе-индейке! Важно другое — важно, чтобы она была «хозяйка дома», чтобы ее личность гармонически сочеталась бы и с комнатой в центре со всеми удобствами, и с дядей с весом. А главное — чтобы она умела хорошо готовить!