— Ваша Зося полька?

— У нее мать полька, а отец русский. Мы познакомились в доме отдыха. Она уехала раньше, а я приехал на несколько дней в Москву… и вот… звоню!

И — после паузы:

— Вы не думайте, что я… просто так звоню Зосе. У меня очень важное дело.

— Какое же у вас очень важное дело к Зосе, Ежик?

— Я… это… — Тут снова пауза и дальше — отчаянная скороговорка: — Я у ней деньги занял, у Зоей. Понимаете? Неудобно же не отдать девушке деньги?! А я адреса не знаю и отчества не знаю, только телефон. Понимаете? Ну что теперь делать?!

Насчет денег Ежик, конечно, соврал. Но Зосю ему найти действительно нужно! Надо помочь бедному Ежику.

— Вы уверены, что номер Зосиного телефона вы записали правильно?

— Уверен! Я его сначала на папиросной коробке записал, а потом перенес в книжечку. Вот… — Он снова называет цифру.

— Послушайте, Ежик, а может быть, вы букву перепутали?

— Какую букву?

— Которая стоит перед номером! Набирайте этот номер со всеми буквами, которые есть в диске, по очереди. В конце концов одна из букв принесет вам в своих зубах вашу Зосю.

— Боже мой, как просто!.. Большое спасибо!.. Сейчас, сейчас!..

— Что «сейчас»?

— Извините, это я не вам! Тут очередь у автомата волнуется!..

С рассказом, конечно, сегодня уже ничего не получится: нырнуть снова в таинство творческого процесса я не в силах. Решаю отложить работу на завтрашнее утро, но тут звонит телефон. Оказывается, звонят из Союза писателей: завтра с утра заседание по вопросу..

Впрочем, неважно, по какому вопросу, важно, что «явка обязательна». Прощай, рассказ!

…Проходит три дня. И вот я опять за своим бюро. Передо мной стопка соблазнительно-белой бумаги, любимая зеленая авторучка! Ну, сюжетик, давай шевелись! И тут снова трель телефонного звонка.

— Алло! Я слушаю.

— Здравствуйте! Говорит… Ежик. Вы меня помните?

— Помню! Помню!

— Я звоню, чтобы вас поблагодарить. Я ведь ее нашел… Зосю-то! На четвертой букве нашел. Большое спасибо!

— И деньги ей отдали?

Он смущенно хихикает, потом говорит:

— Зося хочет сказать вам несколько слов.

В трубке девичий голос, звенящий как серебряный колокольчик.

— Большое вам спасибо… за Ежика!

— Не за что, Зося!

— Вы знаете, он такой неловкий у меня… так растерялся. Спасибо, что вы его надоумили!.. Мы с Ежиком желаем вам творческих успехов и счастья.

— Спасибо, Зося. А я желаю вам и вашему Ежику добра и счастья.

— Вы даже не представляете, как много вы для нас сделали! — Серебряный колокольчик словно падает на пол, рассыпаясь звонкими горошинками счастливого смеха.

— Что вы, Зося! Стоит ли говорить о такой малости.

— А знаете, иногда от «такой малости» зависит счастье человека. — В Зосином голосе звучат наставительные нотки. — Вот вы эту «малость» сделали, а другой, может быть, и не сделал бы. А ведь человек должен быть для другого человека другом и братом, правда?

— Ой, Зося, ради бога, не надо морализировать! И так все ясно! Кстати, мы с вами квиты. Я подарил вам Ежика, а вы с Ежиком подарили мне сюжет для рассказа. Большое спасибо и до свиданья!

Футболист Петр Ступицын и известная пловчиха Зинаида Капустина шли по главной аллее городского парка и, болтая о разных разностях, смеялись так, как умеют смеяться только очень молодые и очень здоровые люди, у которых в жизни все в порядке.

Все радовало Петю Ступицына и Зину Капустину в этот тихий августовский вечер. К тому же они немножко нравились друг другу.

Свернув с главной аллеи, молодые люди подошли к музыкальной загородке, сели на скамейку и стали ждать начала концерта.

— Какой восхитительный месяц! — сказала Зина, посмотрев на небо. — Молоденький-молоденький! И совсем прозрачный. Посмотри, Петя!

Петя Ступицын посмотрел на тонкий лунный серпик и нашел его безусловно восхитительным.

Потом счастливая парочка спустилась с небес на землю и стала рассматривать публику, находившуюся в музыкальной загородке.

Оказалось, что на скамейках сидят сплошные симпатяги и красавцы.

— Твой сосед — вылитый Тургенев! — шепнула пловчиха футболисту. — Посмотри, Петя!

Футболист деликатно скосил глаза на старика соседа и прошептал в розовое Зинино ушко, что, по его мнению, сосед больше смахивает на Салтыкова-Щедрина, а это тоже — «дай бог каждому!».

Зина рассмеялась, но тут на эстраду вышел краснощекий, как яблочко, брюнет, такой толстый и здоровый, что хотелось вместо тоненькой дирижерской палочки сунуть ему в руку хороший дубовый сук, и пловчиха, сделав серьезное лицо, приготовилась слушать музыку.

Богатырь дирижер весело улыбнулся публике, сказал приятным баритоном: «Вальс «Моя тоска», обернулся к оркестрантам и взмахнул палочкой. Заныли старые девы — скрипки, визгливо жалуясь на какие-то свои неприятности; причитая, заплакали мамы-виолончели, загудели папы-контрабасы, безуспешно пытаясь успокоить свое многоголосое семейство.

Вальс «Моя тоска», качаясь, поплыл в вечернем воздухе. Сначала Петя Ступицын и Зина Капустина слушали «Мою тоску» безучастно, думая о своем, но потом меланхолическая музыкальная трясина стала понемножку засасывать футболиста и пловчиху.

Первой сдалась пловчиха. Она подняла красивые глаза к небу и глубоко вздохнула.

— Что с тобой, Зина? — шепотом спросил Петя Ступицын.

— Ничего, — тихо ответила пловчиха, — взгрустнулось что-то!

— На работе у тебя что-нибудь неладно или Пелагея Карповна опять заболела?

— И на работе все в порядке, и мама здорова. Не мешай слушать!

Но Петя Ступицын не унимался:

— Почему же тебе вдруг стало грустно, Зина? О чем ты думала?

— Я подумала, что вот висит месяц, молоденький, тоненький. А потом он превратится в круглую, толстую, самодовольную луну. А кому это нужно! Правда, Петя!

Футболист посмотрел на месяц, потом на побледневшую пловчиху, и ему стало не по себе.

Скрипки в оркестре зарыдали совсем отчаянно и вдруг смолкли. Дирижер повернулся к публике и, улыбаясь, поклонился. Ему вежливо захлопали.

— Блюз «Грусть»! — жизнерадостно объявил толстяк, и скрипки снова стали причитать и канючить.

Теперь сдал футболист.

Он заерзал на месте, почесал в затылке и вдруг вздохнул так тяжело и громко, что старик, похожий не то на Тургенева, не то на Салтыкова-Щедрина, вздрогнул, отодвинулся от Пети и сердито закашлял.

— Что с тобой, Петя? — тревожно прошептала Зина Капустина.

— Ничего, — тихо ответил футболист, — настроение что-то…

— А в чем дело? В команде что-нибудь неладное?

— Нет, в команде все в порядке… Просто так… мысли…

— Какие мысли, Петя?

— Да вот, думаю, гоняешь мяч, гоняешь, а потом, все равно станешь таким, как наш сосед!..

— Как этот Тургенев? Да, Петя?

— Какой он там Тургенев! Просто старый гриб с бородой!

Блюз «Грусть» окончился. С той же милой улыбкой дирижер сообщил, что сейчас будет выступать исполнительница старинных романсов и жанровых песен Марина Кусаева. На эстраду, шурша тяжелым шелком вечернего платья, вышла пожилая дородная дама с обиженным лицом. Лысенький аккомпаниатор проковылял к роялю и обреченно уставился в ноты.

Марина Кусаева посмотрела на публику тяжелым, удавьим взглядом и вдруг низким, заупокойным конт-рально, почти басом, затянула:

Футболист замотал головой, как конь, на которого напали слепни, искоса взглянул на пловчиху.

Зина Капустина сидела бледная, осунувшаяся, с некрасиво открытым ртом — незнакомая и чужая.

— Зина! — с отчаянием прошептал Петя Ступицын.

— Ну что тебе?

— Почему ты такая… безысходная, Зинка?

— Ты лучше на себя погляди! У тебя у самого лицо такое, как будто ты на собственные похороны пришел!

Раздались аплодисменты. Марина Кусаева важно поклонилась и запела новый романс — про цветы, которые увяли вместе с любовью. И тут Петя Ступицын не выдержал. Он вскочил с места и, схватив Зину за руку, потащил к выходу.