Директор Николай Петрович обиделся.

— Поздравляю тебя, Семен. Ты слово в слово повторил сидоровскую клевету. Ничем я его не обижал. Очень мне нужно всякого… обижать!

— Может, путевку ему не дали?

— Стой! Это вполне возможно, — обрадовался директор. — Тогда все ясно. Человек затаил обиду — и вот, здравствуйте-пожалуйста, припомнил… Обожди, сейчас проверим.

Николай Петрович нажал кнопку настольного звонка. На зов явилась секретарша Зоя Владимировна, полная блондинка, лицом похожая на одного из Людовиков.

— Надо узнать, получал ли летом путевку товарищ Сидоров, — значительно нахмурившись, распорядился Николай Петрович.

— Получал, — сказала секретарша.

— Почему вы так быстро решаете? Пойдите в кадры и принесите мне официальную справку.

— Николай Петрович, мы с товарищем Сидоровым одновременно отдыхали в нашем санатории. Он прибавил два кило, а я — четыре.

— Ах вот как!.. Почему же… это самое… почему он прибавил в два раза меньше вас? Его что, кормили хуже?

— Там всех одинаково кормят, Николай Петрович.

— Комната у него хорошая была?

— Ничего. Только без вида на море.

— А у вас, конечно, с видом?

— У меня с видом.

— Ну, ступайте, Зоя Владимировна. Мерси за вид, то есть, я хотел сказать, за сведения.

Когда секретарша ушла, Николай Петрович торжествующе сказал:

— Теперь мне все ясно, Семен. Он обиделся, что в нашем санатории моей секретарше дали комнату лучшую, чем ему, — и вот нашел случай рассчитаться. Какой мелкий человек!.. На какого черта ему это проклятый вид на море дался! Тоже мне Айвазовский, подумаешь! В конце концов мог бы мне из санатория написать, попросить по-человечески, — я бы ему персональную панораму устроил!

— А мне кажется, что дело не в виде на море, — задумчиво сказал парторг Семен Семенович.

— А в чем же?

— В чем — не знаю. Только не в виде.

— Слушай, Семен, — заговорщицки подмигнул парторгу директор, — не разозлился ли он на тебя по партийной линии? Может, ему когда-нибудь захотелось с тобой поговорить по душам, он пришел, а у тебя на двери, как всегда, замок, и где ты — аллах ведает! Вот он и озлился.

— Благодарю вас, Николай Петрович, — сухо поклонился директору парторг Семен Семенович. — То же самое, тютелька в тютельку, говорил на собрании Сидоров.

— Вот видишь!

— Да ведь это же, так сказать, поклеп на меня, Николай Петрович, голубчик. Ведь мы с тобой битый час корни его вскрываем, понимаешь, корни!

— Ах да, корни. У меня, Семен, голова кругом пошла от этого Сидорова. Извини, пожалуйста.

— Слушай, до реорганизации он какую должность занимал?

— Секцией заведовал.

— Секцией? Гм… Значит, тут ему обижаться тоже не след. Сейчас он сектором заведует…

Опять в директорском кабинете стало тихо. Часы нудно и монотонно отщелкивали секунды.

— Давай позовем сюда самого Сидорова, — вдруг сказал парторг Семен Семенович, — позовем и прямо спросим — в чем дело?

— Не скажет он!

— Смотря как с ним говорить. Ты только мне не мешай. Он парень простой, хороший, я из него быстро все выпытаю. Звони!..

Николай Петрович позвонил Зое Владимировне и приказал ей позвать к нему Сидорова.

— Слушай, товарищ Сидоров, — ласково сказал парторг, когда заведующий сектором уселся на предложенное ему кресло. — Вот сидели мы с Николаем Петровичем и обсуждали твое выступление на собрании. По форме оно, конечно, блестящее, а по содержанию, извини, гнилое. Скажи нам прямо, по совести, как борец борцам, чем оно вызвано? Если Николай Петрович тебя чем-нибудь обидел, — говори, не стесняйся. Все можно будет выправить… Не стесняйся, не стесняйся, товарищ Сидоров, режь правду-матку.

— Я не певица, чтоб стесняться, Семен Семенович, — улыбнулся загадочный Сидоров. — Николай Петрович ничем меня не обидел.

— Тогда, выходит, я тебя обидел?

— Нет, не выходит, Семен Семенович.

— Скрытный ты, Сидоров, — вздохнул парторг, — я тебя спрашиваю, как борец борца, — а ты отвиливаешь… Мы здесь люди свои, все останется между нами, — скажи по-дружески: почему ты так резко выступил на собрании?

— Странно ты как-то ставишь вопрос, Семен Семенович. Да просто так выступил. Потому что так думаю. Ведь это же все правда, что я говорил.

— Значит, просто так выступил?

— Просто так.

— Ну иди тогда, Сидоров, — печально сказал парторг Семен Семенович, — иди. Просто так иди. Бог тебе судья, как в старину говорили.

Когда Сидоров ушел, директор Николай Петрович первым нарушил молчание.

— Вот видишь, я говорил, что не скажет, — он и не сказал.

— Давай думать дальше, Николай Петрович.

И они стали «думать дальше».

На дворе, уткнувшись носом в стену, стоял и громко плакал мальчик лет шести-семи. На нем была шапка с длинными, неподвязанными ушами и валенки, послужившие, видать, верой и правдой не одному поколению мальчишек.

Плакал он так горько, что я не выдержал:

— Ты чего ревешь?

Молчание. Новый поток слез.

— Ага, я понимаю. Ты делаешь каток — поливаешь снег. Молодец, Вася.

— Я не Вася, а Сережа.

— Очень приятно познакомиться. Чего же ты ревешь, Сережа?

— Так.

— А все же?

Молчание. Всхлип и снова поток слез.

— Может быть, тебя кто-нибудь обидел?

— По…би…ли!..

— Кто?

— Ребята по…би…ли!..

— За что же они тебя побили, Сережа?

— За то, что я фашист.

Не каждый день встречаются на московских дворах семилетние фашисты, ревущие в три ручья. Заинтересованный, я продолжал допрос с пристрастием.

— Зачем же ты, несчастный, подался в фашисты?

— Я не подавался. Они меня сами так поддали, что я аж полетел,

— Это не ответ, Сергей. Отвечай точно, почему ты стал фашистом?

Сережа всхлипнул, вытер нос болтающимся ухом своей шапки и, тяжело вздохнув, сказал:

— Я потому стал фашистом, что я на нашем дворе самый маленький.

— Точнее, Сергей.

— Я точно. Никто не хочет быть фашистом, когда мы в войну играем. Никто. А меня заставляют и бьют потом. Петька уже четыре раза Буденным был, а Чапаевым — так это даже и не сосчитать. А я все Гитлер да Гитлер.

— Трудно быть Гитлером-то, Сережа?

— А то легко! У Петьки кулак больно тяжелый. Ка-ак даст, не очухаешься! Его все на дворе боятся. Говорят, что у него свинчатная ладошка.

— Так. Плохи твои дела, Сергей.

Сережа всхлипнул и ничего не ответил.

— А сегодня ты кто, Сережа?

— Сегодня они меня Франком хотели сделать. Испанским. Велели мне на Мадрид наступать, а я убежал и спрятался здесь. Они меня ищут теперь.

— Найдут ведь, пожалуй.

— Найдут! С Зинкой я бы еще справился. И с Юркой у нас так на так выходит. А у Петьки кулак свинчатный. Он ка-ак даст!.. Ай, вот они, вот!

В глубине двора показались два мальчика и худенькая девочка в капорчике, с красным крестом на рукаве шубки.

— Бей фашистов! — пронзительно закричал передний мальчик в старом красноармейском шлеме со звездой и ловко попал снежком прямо в нос моему собеседнику.

Не принимая боя, мятежный генерал Франко громко заплакал и бросился наутек.

Я задержал стремительное наступление ополчения народного фронта.

— Нехорошо так, ребята, — сказал я, — почему у вас Сережа отдувается всегда за фашистов? Пусть сегодня она (я указал на девочку в капорчике) будет генералом Франко.

— Какой вы странный! Разве вы не видите, что я Долорес, — сухо ответила девочка в капорчике и, указав на красный крест на рукаве шубки, прибавила — И потом, я лазарет еще.

— Ладно. Тогда пусть он будет Франко, — я указал на мальчика в красноармейском шлеме.

По всем признакам, это и был знаменитый Петька со свинчатным кулаком.

Мальчик в красноармейском шлеме презрительно усмехнулся:

— Как же я могу быть Франком, когда я всех на дворе сильнее? Я их всех на одну руку беру.

— Тогда ты будь Франко, — предложил я второму мальчику, в лыжном костюме.