Куличев подобрал газету и сразу же увидел отчеркнутую красным карандашом заметку под неприятным названием «Похождения командированного».
Куличев застонал и схватился за голову.
ПЕРЕСТРОИЛАСЬ
Марфа Петровна, жена гражданина Егошкина, торговавшего на бульваре газированной водой с натуральными сиропами, была грузна, говорила басом, зимой и летом носила оранжевый в свирепую зеленую клетку джемпер и ненавидела свою соседку, докторшу Елену Кондратьевну, пылко и почти безотчетно.
Ненавидела за то, что Елена Кондратьевна читает толстые книжки с непонятными названиями, за то, что в комнате ее всегда хорошо пахнет, наконец, за то, что докторша «много о себе воображает».
Марфа Петровна прозвала Елену Кондратьевну подхваченным где-то словечком: «гнилая интеллигенция».
— Это же форменная безобразия, — бушевала Марфа Петровна на кухне, — второй час гнилая интеллигенция некультурно сидит в ванной. А у меня белье киснет! А вчера, представьте, сижу на бульваре, пью воду с кизиловым, смотрю, идет наша гнилая интеллигенция под ручку с каким-то в шляпе. Наверное, вредитель. Губы намазала, портфелем машет, а сама: «Фыр-фыр, фыр-фыр». Сошлась, поди, с этим вредителем' Надо бы заявить куда следует!..
Сокровенной мечтой Марфы Петровны было овладеть комнатой докторши и поселить туда свою племянницу Нюрку. Ее пылкое воображение рисовало такую картину. Елена Кондратьевна попала в некий просак, докторшу судят, а свидетелем вызвали ее, Марфу Егош-кину. Она стоит перед судьями в черном полушерстяном платье, смотрит на бледную Елену Кондратьевну и грозным, вроде как медным, голосом дает свои показания.
— Эта врачиха — самый вредный человек, граждане судьи. Я первая разгадала эту змею: она с вредителем сойшлась!..
И судья поднимает руку и говорит:
— Спасибо, свидетельница Егошкина. Суд учтет ваши заслуги.
Потом суд выносит приговор Елене Кондратьевне, а Марфе торжественно вручают ключи от комнаты докторши.
Однако в жизни все выходило не так, как мечталось Марфе Петровне. Маленькая докторша была дьявольски хитра и упорно не попадала впросак. Напротив, на работе она получала премию за премией, в медицинской газете о ней писали как о прекрасном работнике. Это еще сильнее раздражало Марфу Петровну, тем более что у самого инвалида Егошкина дела шли куда хуже: заведены были такие драконовские порядки, при которых воровать натуральные сиропы стало почти невозможно, и кривая доходов инвалида резко пошла вниз.
Но однажды докторша все-таки попала впросак.
Получилось это так.
В домоуправление явился молодой человек, с мятым сонным лицом, в бобриковой куртке, предъявил бумажку и сказал, что он намерен прочитать домашним хозяйкам и вообще женщинам, живущим в доме, лекцию про газовую войну. Управдом вызвал Марфу Петровну и поручил ей оповестить всех женщин о предстоящей лекции.
Марфа за час облетала всех, зашла и к докторше, сказала, брезгливо кривя губы:
— Лекция сегодня. Явка обязательная, между прочим.
— А я сегодня не могу, — ответила докторша, — мне тут надо кое-что подчитать.
— За неявку будем на черную доску заносить. Поимейте в виду
То ли докторша испугалась черной доски, то ли ее заинтересовала лекция о газовой войне, только в «красный уголок» она пришла одной из первых.
Молодой человек в бобриковой куртке привычно отхлебнул кипяченой воды из грязного стакана, откашлялся и ровным тусклым голосом начал:
— Газы, или боевые отравляющие вещества, действуют на наружные покрова, а также кидаются на внутренние органы человеческого организма.
При этих словах докторша — Марфа Петровна это отчетливо видела — нахально улыбнулась, встала и ушла.
«Так! — внутренне ликуя, подумала Марфа. — Попалась, птичка, стой! Я тебя как срывщицу доконаю Завтра же сочиню про нее заметку в газету».
Три дня Марфа Егошкина ходила как бы в горячечном тумане, сочиняла заметку про Елену Кондратьевну и наконец сочинила.
«Срывщица» — называлась заметка.
«В нашем доме, — писала Марфа, — завелась срывщица, которая своим нахальным смехом срывает занятия женщин по газам. Женщины нашего дома просят привлечь срывщицу — гнилую интеллигентку Е. К Голубеву — к суровому суду трибунала».
С тем же чувством внутреннего ликования, какое бывает у охотника, настигшего, наконец, долгожданную дичь, Марфа Петровна поднималась по широкой редакционной лестнице.
«Попалась, птичка, стой!» — мысленно повторяла она и уже прикидывала, как поставит Нюркины комоды в комнате докторши.
А через час она возвращалась домой расстроенная, мрачная и, словно продолжая спор, бурчала под нос:
— «Беречь надо»! Подумаешь! А меня не надо беречь? Она меня своими одеколонами одними замучила! Сами, черти, гнилые интеллигенты, вот и заступаются за эту срывщицу проклятую, прости господи!
Вечером женщин снова вызвали в «красный уголок» на лекцию о газовой войне.
Марфа Петровна села в первый ряд, скрестив на могучей груди тяжелые красные руки.
И вдруг за столиком лектора появилась, маленькая, худенькая, как девочка, докторша Елена Кондратьевна
— Товарищи, — звонко сказала она собравшимся женщинам, прошлый раз вам здесь прочитали безграмотную лекцию. Я поговорила где нужно, и этого лектора сняли с работы. Сегодня я сама прочту вам лекцию о боевых газах. Советую вам записывать. Товарищ Егошкина, выньте-ка тетрадь!
Марфа Петровна вспыхнула, губы ее дрогнули, ей почему-то стало ужасно жалко себя. Но в то же мгновение она взяла себя в руки и отрезала:
— Сама знаю! Не учите! И пожалуйста, не думайте, что вы здесь одна интеллигенция!
А тетрадь все же вынула.
ПОЗНАКОМИЛИСЬ
На перроне большой узловой станции в самом конце платформы на зеленой станционной скамейке сидела небольшая лохматая собака серо-желтой масти. Рядом с ней стоял фанерный чемодан.
Умная серьезная морда собаки была полна достоинства и хранила выражение легкой брезгливости и здорового скептицизма. Всем своим видом собака как бы говорила:
«Ну что же, обождем, посмотрим. Пока для себя лично я здесь ничего интересного не вижу»
Изредка собака зевала, широко раскрывая нежно-розовую с черными пятнами влажную пасть.
Шумная перронная жизнь шла своим чередом
Так прошло минут пятнадцать, и вот перед скамейкой с собакой остановились двое мужчин.
Один, маленький и бородатый, был одет в серый, жесткий, словно жестяной, плащ и такую же кепку, с традиционной пуговицей на макушке. Пуговица эта была похожа на электрическую кнопку, и казалось, что, если на нее нажать, бородатый мужчина зазвонит пронзительно, как будильник.
Его спутник, морщинистый и бритый, был в мятом летнем пальто и серой выцветшей шляпе.
— Сторожит, — кивнул на собаку мужчина в кепке с пуговицей-кнопкой.
— Сторожит, — эхом откликнулся мужчина в шляпе.
— Что за порода, никак не пойму, — спросил у спутника мужчина в кепке
Тот бегло, с видом знатока, оглядел собаку и авторитетно сказал'
— Обыкновенная жучка — Потомственный подзаборный дворянин Эй, Жучка, хлебца хочешь?
Собака вежливо подняла левое ухо и внимательно посмотрела на человека в шляпе. Потом она снова зевнула Ее умные глаза хранили то же скептическое, слегка насмешливое выражение.
— А все-таки неосторожный человек ее хозяин, — сказал мужчина в кепке, обрадованный неожиданным развлечением Разве можно уходить и оставлять вещи на собак? Бросить ей кусок хлеба — она не заметит, как и скамейку-то вместе с чемоданом унесут.
— Это еще как сказать. Бывают такие собаки, что и не берут. Вы ей хлеба, а она вас за штаны.
— Ну, это редкость, — возразил мужчина в кепке, — это особенные собаки, ученые, вроде как в цирке или там ищейки А вы возьмите обыкновенную штатскую собачку вроде этой. Да что там собака… Возьмем даже вас
— Позвольте, что вы хотите этим сказать?
— Или даже меня возьмем. Вообразите, что я так вот сижу, скажем, в буфете, сторожу чемодан. И вдруг подходит ко мне хорошо одетый гражданин, говорит со мной на разные вежливые темы и приглашает выпить и закусить на его счет Разве я откажусь? Никогда! А он в это время мой чемоданчик, цап-царап и, ищи-свищи его!.
