— Так не я ж… Так народ же, — лепетал испуганно посол.

— Народ?! — рявкнул князь. — Кому врешь, стервец! Бояре ваши, бояре паутину заплели. Ну и что? Антония опять возвели. А что вы с ним-то створили? А?

Ярослав притянул испуганное лицо посла к своей бороде.

— Ну, тебя спрашиваю, что створили с Антонием?

Послу уж трудно дышать стало, да и не знал он, имеет ли право об Антонии князю что-либо говорить. Но князь, оказалось, все уже знал о владыке.

— Вы ж и его, своего владыку, до удара довели. Так какого дьявола вам еще надо? А? Меня зовете. Зачем? Чтоб еще и надо мной кочевряжиться. Я вам не Антоний!

Ярослав оставил посла, отошел к окну, стараясь успокоиться. Именно чтоб отвлечься, спросил об Антонии почти участливо:

— Ну как он там?

— Лежит недвижим. Языка лишился. Мычит что-то, не поймешь.

— Вот видишь. Ступай. Отдыхай. Завтра ответ дам.

Ярослав хитрил, ответ у него уже был готов. Ему просто надо было выиграть время. Он тут же позвал к себе Мишу Звонца, днями прискакавшего из Новгорода. Миша явился навеселе.

— Уже упился, — заметил хмуро князь.

— Так дома сколь уж не был, да и путь какой проскакал. Надо и отдохнуть как водится.

— Отдохнем во гробе. Сей же час седлай коней — и в Новгород. Гони что есть духу.

— Ну вот, лыко-мочало, — сразу скис Миша.

— А ну, — цыкнул князь и, помолчав, продолжал: — Заберешь княжичей с их дружиной — и сюда.

— Слава богу, давно пора. А то сидят там, как у тура на рогах.

— Да уходите ночью, дабы ни одна душа не проведала.

— Не изволь беспокоиться, Ярослав Всеволодич. Вывезу — ни одна собака не тявкнет.

— Ну и добро. С богом, — Ярослав махнул рукой, благословляя тем Мишу в путь-дорогу.

На следующий день князь долго не звал истомившегося в ожидании посла новгородского. Ярослав все прикидывал: далеко ль Миша Звонец ускакал. Наконец после обеда посол сам не выдержал, велел слуге напомнить о себе князю.

— Так просится, сказываешь? — переспросил князь слугу.

— Просится. Говорит, уж не забыл ли ты.

— Раз просится, пусть придет.

Слуга отправился приглашать посла, а Ярослав смотрел на двери, пытаясь сердце злом наполнить, что вчера кипело, и не мог. Прошло зло, перекипело.

Посол вошел, встал у дверей с почтением, ожидая ответа княжеского. А Ярослав все смотрел на двери и словно не замечал его. Посол, кашлянув, напомнил:

— Я здесь, Ярослав Всеволодич.

— Вижу, не слепой.

— Так за ответом я.

— За каким ответом?

— Ну на грамоту-те, кою ты вчерась чел.

— А разве я тебе не ответил?

— Нет… кажись, — удивился посол.

— А я мнил, ты уж получил ответ.

Князь затеял эту игру в кошки-мышки, все еще надеясь прогневить сердце свое. Но зло не приходило, и тогда Ярослав протянул правую руку через стол и сложил из трех пальцев известный русичам знак.

— Вот мой ответ боярам.

— Что это? — опешил посол, уязвленный грубой выходкой князя.

— Ай не видишь? Так подойди, я те под нос суну.

— Но князь. — Посол оскорбленно одернул кафтан. — Что ж это?.. Это…

— Что это?! — рявкнул князь, с удовольствием почувствовав, как сердце шалеет, полнясь гневом. — Что это? Тебя спрашиваю!

Для пущего страху князь гулко трахнул левой ладонью по столу. Посол вздрогнул, промямлил через силу:

— Кукиш сие.

— Вот явишься в Новгород и боярскому совету вот эдак свернешь и сунешь. Это, мол, князь Ярослав послал. Понял?

— Понял, князь.

— И передай еще на словах. Покуда они будут мне загородки городить: это льзя, это нельзя, чтоб послов не слали. Буду сечь.

А на Городище жили как на угольях. Сторожа следили за новгородской дорогой. Теперь хоть полегче стало: наконец-то выпал снег, и приближавшегося человека можно было заметить даже ночью.

В один из дней января кормилец послал Ратмира на торжище, чтобы узнал он, торгуют ли там, а если торгуют — то чем? Федор Данилович полагал, пока жива торговля — жив и город, а умрет торговля — и городу аминь.

Ратмир уехал на коне, но вскоре прибежал пешком, напуганный и со злыми слезами на глазах.

— Коня, псы! Такого коня… — твердил он, забывая отирать сыпавшиеся слезы.

Явившись в сени к княжичам, он, всхлипывая, рассказал:

— До города скоро добежал. В переулке узком встречный муж руку поднял: стой, мол. Остановился я: чего надо? А он — за повод. Я его плетью. А тут мне кто-то сзади палкой по голове. В очах потемнело. Очнулся, ни коня, ни мужа.

— Понятно, съели уж твоего каурого, — сказал Федор Данилович. — Благодари бога, что сам в брашно не угодил.

— Как? — кривился Ратмир. — Моего коня в брашно? Да ведь… Не может быть. Да как же…

Александр сочувственно смотрел на слугу, искренне переживавшего потерю коня.

— Ладно. Приищем тебе каурого же, еще лучше.

— Нет такого уж… — Ратмир махнул рукой и, чтобы не разрыдаться на людях, выбежал из сеней.

Федор Данилович переглянулся с княжичами.

— Вельми привязчив отрок, то добрый знак. Цени таких, Ярославич. Цени.

Но вскоре грянули события, заставившие забыть случай с конем Ратмира.

Из Переяславля прискакал Миша Звонец с воинами. Едва явившись, Миша заперся с княжичами в сенях, допустив туда лишь Федора Даниловича и Якима.

К ночи посыпал снежок, что очень благоприятствовало незаметному отъезду. По приказу Миши воины вытащили во двор все сани разом и тут же впрягли в них по паре сильных коней. Все делалось без единого возгласа. Потом воины вывели своих отдохнувших коней с ладно пригнанными и полными тороками. Миша послал одного отрока за княжичами. Тот явился в их покои и, ни слова не говоря, только кивнул Александру. Княжич понял и тут же приказал Ратмиру:

— Одевайся теплее и мигом в седло. Слышь?

Ратмир не приучен был допытываться и тут же, схватив кожушок с шапкой, выбежал из покоев.

Миша сам встретил княжичей: Александру сунул повод его вороного, а Федора, схватив за рукав, молча потянул к саням. Усадив, укутал ему ноги огромной шубой, шепнул на ухо:

— Ехать будешь как в раю.

Александр начал закидывать повод за гриву коня и тут услышал за спиной голос Ратмира:

— Ногу, князь.

И вот уж Александр в седле и чувствует, как становится центром отряда дружинников, сердце его переполняется гордостью и радостью. Он готов скакать хоть на край света. Рядом преданный Ратмир, все еще не знающий о причине такой спешки. И этот немой вопрос в глазах его тоже веселит княжича.

— Ратмирка, скачем на поганых, — предлагает Александр.

— Скачем, князь, — радостно соглашается тот. — Скачем на окаянных.

В самый последний миг, когда Александр уже хотел сказать «С богом» и тронуть коня, подбежал и схватил его за стремя Темир.

— Ярославич, — взмолился татарин. — Дай Темирка конь! Дай конь!

Он понял: княжичи уезжают совсем. Кому он будет нужен здесь, в этом голодном, умирающем городе?

— Дай конь, дай конь, — твердил Темир, и уж слезы бежали у него по щекам.

Подъехал Миша, спросил негромко:

— Что стряслось, Ярославич?

— Да вот Темир с нами хочет ехать. Коня просит.

— A-а, черт! — выругался Миша. — Дай ему плетью.

— Ты что?! — сверкнул на Мишу очами княжич. — Сам хочешь? — и шевельнул плетью.

Миша понял: княжич, чего доброго, и впрямь перетянет его плетью, да еще при народе. Все может статься. Миша наклонился, протянул Темиру руку.

— Иди сюда, нехристь.

Держа татарина за руку, он подъехал к саням Федора, кивнул на коренника.

— Лезь на коня! Живо!

— Ай, спаси бог, ай, спаси бог, — лепетал Темир, влезая на коня.

Чтобы показать поганому, что едет он его милостью, Миша сунул ему под нос плетку и пригрозил:

— Башку сверну, коли что с княжичем случится. Слышь? Сверну башку.

Но Темир так радовался, что посадили-таки его на коня, хотя и неоседланного, что кивал и твердил, смеясь и плача:

— Башка свертай… Спаси бог, башка свертай…