— Я… мы…

Ему показалось, что его раздели. Быть рыцарем — всегда означало для него все. С того самого дня, много лет назад, когда в его деревню приехала Мишель.

— Ты еще рыцарь? — перевел эльф.

— Да!

Он не колебался ни секунды. И только когда это слово вырвались у него, он задумался, имеет ли он право претендовать еще на этот титул.

— Тогда я могу тебе верить. Ты не убийца. Ты будешь защищать детей?

Люк растерялся. Ее слова разрывали ему сердце. И ответ на ее вопрос мог быть только один.

— Я буду защищать тебя даже ценой своей жизни. — Его голос был грубым, гортанным. — Клянусь в этом Тьюредом, своим Господом.

— Можно этой ночью я буду спать в твоей комнате?

Люк уставился на бледный овал. Что происходит в душе девочки? Если бы он только мог видеть черты ее лица, его выражение. Она эльфийка! Может быть, это, в конце концов, такой план — поколебать его верность братьям по ордену?

От эльфов можно ожидать чего угодно, этому его учили всегда. Но ведь она всего лишь ребенок… Может быть, ее послала Эмерелль?

— В ее комнате спит молодой тролль, — пояснил голос переводчика, хотя Мириэлль ничего не сказала. — Он храпит настолько сильно, что она не может уснуть. Она хочет принести сюда свой матрас и постельные принадлежности. Она очень устала. Тролль… пахнет несколько крепковато. Ты не воняешь, говорит она.

— Пусть приходит, — несколько натянуто сказал Люк. — Надеюсь, я не храплю.

Эльфийский рыцарь перевел его слова. Затем Люк услышал шаги и шорох одеял. Он хотел еще раз извиниться перед ней. Но что сказать? Все его слова покажутся пустыми.

Девочка что-то спросила у эльфа. Люку показалось, что тот уклоняется от ответа. Мириэлль снова повторила вопрос.

— Что случилось?

— Она хочет, чтобы я рассказал ей сказку. Глупую историю, которая только дает ложные надежды!

— Сколько же ей лет?

— Семь.

— И ты думаешь, надежда может принести вред?

— Кто ты такой, чтобы читать мне лекции?

Люк пожал плечами.

— Сколько тебе лет, рыцарь?

— Я исчисляю свою жизнь уже не годами, а столетиями. Мой возраст не интересует меня уже давно. С той зимы, когда Альфадас стал королем Фьордландии, я перестал считать. — Гордый воин отбросил высокомерие. Его голос звучал устало и печально.

— Для меня прошло чуть больше десяти лет с тех пор, как мне было семь. Как думаешь, кто из нас двоих лучше понимает чувства девочки? Поверь, что она сможет выдержать смысл истории, которую хочет послушать. Она ведь и так ее уже знает, иначе ведь не просила бы тебя.

Стройная фигура, вся в белом, показалась из темноты. Заморгав, Люк попытался узнать ее. Но слезящиеся глаза все еще отказывались служить ему.

Эльф склонился к рыцарю.

— Умно говорить научился ты в своей школе. Теперь я лучше понимаю, почему вы, люди, так падки на учение Церкви.

— Среди себе подобных я считался слабо одаренным, потому что у меня что на уме, то и на языке.

Люк представил себе взгляд эльфа как прикосновение. Воин был совсем близко к нему. Молодой человек отчетливо ощущал запах оружейной смазки. А еще от воина исходил другой, приятный аромат. Но не духов.

— Мириэлль спрашивает об истории, которую записала моя старая подруга незадолго до смерти. Наряду с другими вещами в ней рассказывается о мышлинге по имени Широконос. Он создал для моей подруги серебряную руку. Хотя он был ростом всего лишь с твой безымянный палец, он считался одним из самых способных волшебников, механиков и алхимиков, когда-либо живших в Альвенмарке. Он умел заново создавать потерянные конечности. — Хотя девочка, очевидно, не понимала язык людей, эльфийский воин понизил голос до шепота. — Широконос был мастером, какого не будет уже никогда. И то, что о нем написала Ганда, разнесло его славу по даже самым отдаленным уголкам Альвенмарка.

У Люка было такое чувство, что эльфийский рыцарь улыбается, хотя лицо его оставалось всего лишь овалом.

— Книга Ганды, как и все истории о кобольдах, — смесь правды и самой сумасбродной лжи. Это было очень давно. Ганда жила во времена святого Жюля. Именно он и отрубил ей руку. Точнее сказать, тот, кто скрывался под личиной Жюля. Но я отвлекся. Благодаря ее книге Широконос стал настолько известен, что к нему стали приходить калеки со всех уголков Альвенмарка. Ламассу и минотавры, самые разные кобольды и фавны, апсары и даже последний змеиный маг. И Широконос был слишком приветлив, чтобы отказать кому-либо в просьбе. Я ведь говорил тебе уже, какие маленькие мышлинги… Он погиб. Просто растворился в воздухе. Не убежал. Говорят, он стал единым целым с тем местом, где работал, на поляне в дубовом лесу неподалеку от Яльдемее.

— Но как можно питать ложные надежды после такой сказки?

— Это еще не конец истории. Вот сейчас и начинается сказка. С тех пор как Широконос умер, говорят, что на той поляне, с которой он стал единым целым, случаются чудеса. Иногда, если прийти вовремя, с чистым сердцем, силы Широконоса срабатывают. Очень редко кто-то, кто проводит ночь на поляне, обнаруживает наутро, что излечился. За столетия туда ходили тысячи. Я не знаю никого, кто по-настоящему излечился бы после исчезновения Широконоса. Со временем туда ходят все меньше и меньше. Но сказка о зачарованной поляне продолжает жить. Она пробуждает мечты, которые могут окончиться только горьким разочарованием. Поэтому я не хотел рассказывать Мириэлль эту историю.

Люк откинулся назад и закрыл глаза, в которых появилась резь.

— Может быть, ты прав, — нерешительно произнес он. — Мне не стоило вмешиваться.

— В чем, ты говоришь, твоя беда? Что на уме, то и на языке. Сейчас, когда я лучше узнал тебя, я не держу на тебя зла за твои слова. Мириэлль уснула. Наша долгая болтовня, наверное, утомила ее. Тебе тоже нужно отдохнуть, Люк. Я беспокоюсь по поводу твоих глаз. Не стоило снимать повязку.

— Это ведь была всего лишь свеча, — устало пробормотал Люк.

— Для тебя ее свет силен, как полуденное солнце. Нужно было внимательнее слушать Эмерелль.

Фернандо сильно вспотел. Он отчаянно боролся с приступом дурноты. Вонь горелой плоти была слишком большим испытанием для его желудка. Он был всего лишь писарем, не воином и уж точно не палачом. Он не был создан для того, чтобы выносить это.

Тарквинон схватил Мигеля за волосы и потянул вверх. Грудь и губы брата были в потеках крови. Глаза так закатились, что не было видно зрачков.

— Смотри мне, не подохни, ублюдок! — раздраженно произнес гроссмейстер.

Мигель был пристегнут к стулу. Рядом на маленьком столике лежали приспособления для пыток из сверкающей стали: щипцы, пилы и кривые ножи. Их не коснулась ни одна капля крови.

— Пуля из костолома впечаталась в его нагрудник. Его ребра сломались, словно хворост и пронзили легкие. Его жизнь в руках Тьюреда. К сожалению, он не в состоянии ничего сказать. — Гроссмейстер указал на священника, повязавшего поверх серо-белой рясы кожаный передник. — Я уже представлял тебе брата Матиаса?

— Нет. — Фернандо вытер мокрые от пота руки о свои брюки для верховой езды.

— Он входит в число вопрошающих. Ты когда-либо присутствовал при том, как они ведут беседу? Они очень убедительны.

Писарь внимательно посмотрел на священнослужителя. Брат Матиас был невысок. Длинные худые руки болтались в рукавах рясы. Под кожей отчетливо виднелись сухожилия и вены. У священника были полные губы. Его глубоко посаженные серые глаза приветливо блестели. Но в уголках глаз виднелись глубокие морщинки. Фернандо прикинул, что священнослужителю меньше тридцати лет.

— Матиас побеседовал с обоими вопрошающими, которые были в списке заговорщиков Оноре. Один из них был его любимым учителем. Брат Матиас считается мастером проведения тонких бесед. Он всегда узнает то, что хочет. Впрочем, вопрошающие гораздо искушеннее в том, что касается обоснования каких-то вещей или их сокрытия. Поэтому они не должны стать мерилом. Гептархи решили казнить их, хотя письмо Оноре было единственным указанием на то, что они принимали участие в предательстве князей Церкви. Брат Матиас был очень огорчен. Поэтому он с удовольствием побеседовал бы и с тобой тоже.