Фернандо судорожно сглотнул.

— Я всего лишь простой писарь.

Матиас указал ему на стул с высокой спинкой.

— Не хочешь присесть на время нашего разговора?

— Я лучше постою.

— Я не хотел бы, чтобы ты меня понял превратно, Фернандо. Я очень благодарен тебе за то, что ты мне сообщил о планах брата Оноре, — сказал Тарквинон, не прилагая ни малейших усилий к тому, чтобы разрядить атмосферу улыбкой.

Он взял Фернандо под руку и повел его к одной из стенных ниш, где были прикованы рыцари из свиты Оноре.

Протяжный, долгий крик, в конце концов перешедший в безысходное всхлипывание, ненадолго заглушил все остальные звуки. Они находились в просторном, освещаемом свечами подвале. Здесь присутствовали полдюжины вопрошающих и, пожалуй, около двух десятков слуг и солдат, занимавшихся пленниками.

— Ты узнаешь его? — Тарквинон кивнул на мужчину, который был прикован к стене ближе всего к ним.

Фернандо оглядел жалкую фигуру. Толстая повязка, поддерживавшая челюсть, закрывала большую часть лица. Слева она была пропитана темной кровью. Виден был только один-единственный глаз. Он был направлен прямо на Фернандо. И в нем отражалась смертельная ярость. Писарю не нужно было смотреть на хорошо сшитый кожаный камзол, чтобы понять, кто висит в цепях.

— Я соблазнился и попытался выстрелить ему в лицо. Но, как видишь, сделал свое дело не очень хорошо. Он повернул голову в сторону, и нащечник шлема лишил мою пулю смертельной силы. Она пробила ему щеку, раздробила несколько зубов и наполовину оторвала язык. Теперь из него не вытащишь ни единого разумного слова.

Тарквинон подошел к искалеченному примарху и принялся возиться с его повязкой. Оноре застонал от одного прикосновения, хотя по нему было видно, что он изо всех сил старается сдерживаться.

Гроссмейстер грубо прижал голову своего противника к стене и оттянул кончиками пальцев повязку возле его левого уха.

— Ты должен слышать, что говорят. Мне хочется, чтобы ты понял все, когда уйдешь от нас.

Затем он снова обернулся к Фернандо.

— Не могу сказать, что я был высокого мнения о брате Оноре. Но одного у него не отнимешь. Он неглуп, хотя обстоятельства помешали ему принять участие в этом разговоре. Это не в его духе — написать письмо, в котором предательство называется своим именем. И в котором перечислены все заговорщики. Действительно, все это люди Церкви, репутация которых не безупречна. Но что удивляет меня и брата Матиаса — ни один из семи казненных в беседах, предшествовавших их отходу в мир иной, не сообщил ничего стоящего о заговоре. Конечно, есть упорные ребята, которые уносят тайны с собой в могилу… Но обо всех семерых сказать этого нельзя. Четверо уже через час интенсивного тет-а-тета признались во всем. Но ничего нового из них вытащить было нельзя. По крайней мере, ничего такого, во что поверит разумный человек. Как ты думаешь, с чем это может быть связано, Фернандо? Можешь говорить смело. Брат Матиас, которого эта загадка тоже очень сильно интересует, стоит так далеко, что не услышит того, что говорится здесь. Ну же, Фернандо…

Писарь судорожно сглотнул. Увидел, как одному из молодых рыцарей на стене напротив вдавили в подмышку раскаленное железо. Ему снова пришлось сдерживать подступающую дурноту. Он этого ожидал! Его опасения оправдывались.

— Мы можем продолжить наш разговор и при менее приятных обстоятельствах, — произнес Тарквинон. — Может быть, ты все-таки хочешь присесть на стул брата Матиаса?

Фернандо одернул себя. Теперь нужно спасать собственную шкуру.

— Могу предположить, что ты считаешь письмо, содержащее собственную подпись примарха и его печать, подделкой. Тут ты, конечно, совершенно прав. — Гроссмейстер улыбнулся, а Оноре готов был просверлить его взглядом. — Мне уже давно известно, какой ты умный человек, Тарквинон. Иначе как бы ты выжил в гадючнике Анисканса? И, нисколько не желая тебя обидеть, должен сказать тебе, что общение с братом Оноре научило меня некоторой осторожности в обращении с умными людьми. Насколько велико должно быть для тебя искушение заполучить меня в сообщники? Я знаю, что поддельное письмо пришлось тебе очень кстати. Теперь у тебя наконец-то есть в руках что-то, при помощи чего ты можешь уничтожить Новое Рыцарство. Если правильно все подать, то в дальнейшем останется только один церковный орден.

— Не спорю, ты оказал мне большую услугу, Фернандо.

Писарь поглядел на Оноре. Как все-таки мимолетна власть. Он не кончит так!

— Сколько ты готов отдать за то, что видишь примарха перед собой в таком виде?

Тарквинон рассмеялся от всего сердца.

— Думаешь, я стану платить тебе за то, что у меня и так есть? Ты неправильно оцениваешь ситуацию, писарь. Ты не можешь ставить здесь условия. Что ты можешь предложить мне еще? Ты неожиданно исполнил мою величайшую мечту. Сейчас, в данный момент, тебе следует скорее опасаться за свою жизнь, чем договариваться со мной пост фактум о том, что я уже получил.

— Я достаточно давно состою на службе Церкви, чтобы смочь оценить ее благодарность, гроссмейстер. Поэтому я не говорю о былом. Все, что ты получил от меня, было подарком, и я рад видеть, что он наполняет твое сердце великой радостью. Но теперь мы поговорим о будущем. Знал ли ты, что у брата Оноре были различные документы, написанные лично тобой?

Тарквинон слегка прищурился. Но Фернандо не дал сбить себя с толку.

— У тебя привычка ставить под своими инициалами странный завиток. Хочешь услышать еще о своем почерке? Или о своей печати? Это очень старая печать… Ее легко подделать. Даже при помощи сырой картофелины. А они обладают таким замечательным преимуществом, что их очень легко заставить исчезнуть, — достаточно всего лишь укусить.

— К чему ты клонишь?

— Я написал три письма. Ты прости, но под ними стоит твоя подпись и они скреплены твоей печатью. Подделывать письма — одна из моих плохих привычек, но я уверен в том, что очень скоро избавлюсь от этого существенного недостатка, если ты будешь так добр и поможешь мне в этом.

— Ты думаешь, что можешь шантажировать меня? Одно мое слово — и ты никогда не выйдешь из этой комнаты.

— Тут ты, конечно, прав, но спроси себя, сколько пройдет времени после этого до тех пор, когда ты, как сейчас примарх, будешь прикован к стене. Два из тех писем, которые я написал, через две луны будут доставлены гептарху Жилю, верховному хранителю печати Тьюреда. Этому может помешать только мое личное появление. Говорят, что Жиль такой человек, у которого весьма зауженные понятия о чести и справедливости, что является очень редким качеством для гептарха. Третье письмо будет отослано во внутренний город — если я вдруг скончаюсь. Поэтому в будущем мое здоровье должно быть твоей первейшей заботой.

И хотя Тарквинон пытался казаться спокойным и уверенным в себе, высокомерная улыбка исчезла с его лица.

— Думаешь, что можешь ставить мне условия? Для меня не составит труда перехватить письма, написанные Жилю де Монткальму, потому что в его кабинете сидит мой шпион.

— Наверняка для тебя не составило бы это труда, если бы ты знал, каким образом попадут к нему письма. — Фернандо развел руками. — Но ты не знаешь этого. А что, если я солгал и мои письма адресованы другому гептарху? Можешь ли ты наблюдать за всеми ними? Не думаю.

— Я не позволю себе допустить ошибку…

— Прошу тебя, Тарквинон. Такая наивность недостойна тебя. Или ты думаешь, Оноре сделал бы то, за что сейчас расплачивается своей кровью? Поверь мне, одно письмо может перевернуть все те события, которые мы сейчас наблюдаем, с ног на голову. В том случае, если оно написано якобы твоей рукой. И, судя по моим наблюдениям, среди гептархов у тебя есть не только друзья. А это значит, что если письмо попадет к тому, к кому нужно, то ему будет все равно, сомнительно его содержание или нет. Среди вам подобных существует закон: виновен по подозрению.

Оноре негромко застонал. Оттого что Тарквинон оттянул ему повязку, раны снова начали кровоточить.