— Гептарх по-прежнему находится в гавани Воронья Башня. Зимние шторма держатся там вот уже на протяжении двух недель. Кроме того, его одолевала небольшая болезнь. Однако благодаря милости Тьюреда теперь он полностью здоров и чувствует себя в состоянии справиться с трудностями путешествия по морю.

Лилианна навострила уши. Если аббат признается, что Жиль болел, то это должно быть что-то серьезное. Насморк или расстройство желудка он не признал бы никогда. Итак, она приносит свои резервы в жертву старому больному человеку, который вознамерился напутствовать ее во время похода. Нужно отдать ему корабли и поискать другой путь.

— Мне прискорбно слышать, брат, что наш дражайший брат Жиль заболел и вынужден был провести зиму в крепости, где недостаточно удобств для скорейшего выздоровления. Что ж, я узнала, какие тяготы он принял на себя, чтобы побыть с нами, и, конечно, не стану возражать, коли ему нужны наши корабли. На моих солдат, бессспорно, смотреть не так приятно, как на самые славные полки в красивых мундирах. Но они — ветераны. Они будут маршировать и в плохих сапогах. Уже завтра мы начнем продвижение к Фирнстайну, чтобы наш возлюбленный Жиль не слишком утруждался тяготами полевой жизни. Я уверена, что к его прибытию оборонительные сооружения города уже будут обстреливаться вовсю.

Аббат поднял руки.

— Нет, о возлюбленная сестра моя, нет. Боюсь, я неясно выразился. Желание верховного хранителя печати Тьюреда таково, что весь поход должен происходить в присутствии всех гептархов. Полагаю, что брат Жиль даже надеется самолично принять участие в той или иной битве. До сих пор у него не было возможности снискать славу на поле брани.

Лилианна на миг онемела.

— Пожалуйста, поправь меня, если я ошибусь, брат. Хранителю печати уже за шестьдесят, и он болен. Думаешь, поле битвы — самое лучшее место для него?

— Сестра, он доверяет Господу. Я уверен, что он так же славно послужит Тьюреду на войне, как до сих пор делал это в Анискансе.

— Конечно, — поддержал его Эрилгар. — Мы поняли желание нашего брата Жиля. Мы пошлем ему наши корабли и будем ждать остальных гептархов.

Аббат поклонился.

— Я в точности передам ваши слова моему брату. — Он выпрямился и посмотрел на Лилианну. — Узнает он и о твоем благочестивом усердии.

Комтурша закусила губу.

Эрилгар проводил посетителя из карточной комнаты крепости. Лилианна прислушалась к быстро удаляющимся шагам обоих.

Ты понимаешь, что происходит? — В словах Игнациуса не было упрека.

— Трудно перещеголять эту драму по ясности. Власть в нашей Церкви захватили глупость и невежество. И они…

— Нет. Я опасался, что ты расценишь это именно так. Это ведь последняя война, которую ведет Церковь. Поэтому должны присутствовать гептархи. Они не могут оказать эту честь ни единому полководцу. Они думают о будущем. Победители Фьордландии легко могут перетянуть власть Церкви или по крайней мере попытаться. Если будут присутствовать все семеро гептархов, то героев не будет. И равновесие власти будет сохранено. Боюсь, мы покинем стены Гонтабу только тогда, когда соберутся все гептархи со всей своей свитой. А это может занять не одну неделю. Готовься к тому, что скоро следующий князь Церкви потребует корабли для своих полков, поваров, палатки и домашние тапочки.

— Как ты можешь спокойно говорить об этом? — От одной мысли о подобном Лилианна вышла из себя. — Мы подарим язычникам и Другим драгоценное время для подготовки. За эту глупость сотни наших солдат расплатятся жизнью.

— Посмотри на это с другой точки зрения, сестра. Если будет один победитель язычников, то может завязаться братоубийственная война внутри Церкви, которая будет многократно превосходить резню между двумя орденами. Строй планы похода и упражняйся в терпении. И учись сражениям, которые скоро развернутся в мире.

Сначала нужно научиться обуздывать свой темперамент, трезво рассудила Лилианна. Хорошо, что есть этот старик, пусть он даже и из Древа Праха. Мишель писала ей во время осады Альдарвика, что со здоровьем у брата Игнациуса не особенно хорошо. Но он, похоже, совершенно поправился. Война в Альвенмарке в буквальном смысле слова помогла ему расцвести, и она возблагодарила Тьюреда за то, что он дал ей такого мудрого советчика.

Фингайн хотел видеть это собственными глазами. Легко было взять след Оноре в крепости Воронья Башня. Пожалуй, его проклинали больше всех в его ордене. Мауравани многое узнал о рыцаре. Ему теперь было известно даже то, что не было записано в бумагах Цитадели. Оноре был человеком исключительно бессовестным. Похоже, он не останавливался даже перед тем, чтобы убивать своих братьев по ордену, когда это было необходимо. Уничтожить его честной стрелой было бы слишком милосердно.

Фингайн провел рукой по каменной крышке саркофага. На мягком песчанике было неровными буквами выцарапано имя примарха. Даже по меркам людей это была плохая работа. Титул рыцаря не значился. Его герб был изображен на камне дешевой красной краской. Там были Дуб Крови и лев. А над ними — голова единорога. Увидев герб рыцаря впервые, он возмутился. Как может такое чудовище выбирать себе в качестве герба единорога, символ чистоты и благородной души? Но чем больше он узнавал об Оноре, тем больше начинал понимать извращенный характер того. Этот герб был очень к месту, если рассматривать его… не без задней мысли. На гербе была изображена только голова единорога. Значит, он обезглавил благородное животное. Таков Оноре! Только так и можно это рассматривать.

Фингайн принес лом, чтобы заглянуть в саркофаг. Он ожидал от Оноре любой подлости. И хотел быть уверенным до конца. Рыцарь лежал в гробу всего три дня. Говорили, что он неудачно упал и сломал себе шею на лестнице. Маураван не верил этим слухам. Это было не похоже на Оноре. Фингайн разговаривал со слугой, работавшим на кухне в доме, где поселился гептарх Жиль. Мужчина клялся всеми святыми, что не видел Оноре уже несколько недель. И, прикрыв рот рукой, шептал, что между примархом и гептархом произошла серьезная ссора. Оноре умер за день до того, как Жиль покинул припортовую крепость.

То, что его не положили в свинцовый гроб, чтобы отправить тело в Валлонкур, могло означать две вещи. Либо в гробу лежал не тот человек, либо примарх так низко пал в глазах своих братьев-рыцарей, что ему отказали в этой последней чести.

Фингайн изо всех сил оперся на лом. Саркофаг открылся с негромким скрипом. В воздухе распространился отвратительный запах. Эльф поднял фонарь, чтобы рассмотреть повнимательнее то, что там лежало. Этот мужчина явно был мертв более трех дней!

Мауравани задержал дыхание. Дешевый каменный саркофаг не был воздухонепроницаемым. На теле копошились мерзкие черви. Лицо мертвеца невозможно было опознать. Но цвет и длина волос совпадали с тем, что он знал об Оноре. Правая рука отсутствовала, обрубок зажил много месяцев назад.

Рост и общие пропорции в целом соответствовали описанию примарха. Впрочем, лежавший в гробу человек сильно отощал. Одежды его были грязными. На нем не было доспеха, только нагрудник с циничным гербом — вот и все, что ему оставили.

Фингайн поднял плату кирасы и разорвал поношенные одежды. То, что он увидел, потрясло его до глубины души. Он отвернулся. Вдохнул воздух через рот. Вот почему труп был таким худым! Мужчину тяжко пытали. Похоже, с него живьем срезали плоть и обрабатывали раны так, чтобы скорая смерть не наступила. Обеих икр не было. Других частей тоже… Должно быть, это происходило по приказу гептарха. Они чудовища, все они, эти князья Церкви. Один хуже другого!

Фингайн вынул предпоследнюю стрелу из своего колчана и положил ее рядом с трупом. Ему очень хотелось оказаться наконец в лесах на Голове Альва и навсегда повернуться к миру людей спиной. Осталось последнее.

Он положил нагрудник на место и закрыл тяжелый саркофаг. Скоро его работа будет завершена.

Эрек в отчаянии смотрел на груды бумаги, возвышавшиеся на столе. В прошлом он любил посмеяться над Гисхильдой, поскольку этой частью дел всегда занималась она. Ей это нравилось, поскольку позволяло не покидать своих покоев.