— С богом, — прошептал Вениамин Николаевич, заглядывая мне в рот. — Начинайте же…

Я посмотрел на него (я старался смотреть задумчиво и как бы с сомнением) и сказал:

— Нет. Пожалуй, не будем начинать…

— Почему?

Он был явно огорчен.

— А потому, — объяснил я, — что вы все равно не поверите. Я буду два часа торчать под потолком, там душно и скучно. Истрачу таблетку. А вы опять откажете. Таблетки, дескать, требуют особой тщательности в изготовлении. Легко, мол, напутать… Нет. Не будет испытаний. Переключусь на изобретение какого-нибудь антиникотина. До свидания.

Я выпил лимонад и ушел.

Так началась моя дружба с Вениамином Николаевичем Упшинским. С той поры каждое свое изобретение я сначала отдавал на растерзание Вениамину Николаевичу. Он был придирчив и несправедлив, но зато изобретения приобретали десятикратный запас прочности. А вот как объяснить привязанность ко мне Упшинского — этого я не знаю.

Дача Вениамина Николаевича — в Ильинском, под Москвой. Заброшенный участок примыкает к лесу. Отличное место для выращивания птеродактилей. Безлюдно. Тихо. А для Вениамина Николаевича такие эксперименты — самое большое удовольствие.

Великое переселение состоялось в воскресенье. Мы привезли палеофиксатор, две раскладушки и кое-какое барахло.

— Изобретатель? — спросил Вениамин Николаевич, разглядывая новенькие джинсы Дерзкого Мальчишки.

— Гений, — ответил я. — Пока непризнанный.

Упшинский одобрительно кивнул.

— Это хорошо. Кстати, нет ли у него какого-нибудь нового средства… э… против курения? Жаль, жаль… А что же есть?

— Математика на пальцах. Любые задачи.

— Як вам всегда хорошо относился, — грустно сказал Вениамин Николаевич. — А вы всегда шутите.

Пришлось тут же продемонстрировать решение квадратных уравнений. Упшинский мгновенно ожил.

— Потрясающе, — прошептал он, потирая руки. — Но ничего не выйдет. Вот увидите, ничего не выйдет…

Он потащил мальчишку к лестнице, они уселись на ступеньках н начали выяснять — выйдет или не выйдет. Когда я через час позвал их ужинать, Упшинский сердито отмахнулся:

— Не мешайте работать…

Я занялся расчисткой дачи.

Изобретатели годами тащили сюда всякий хлам. Плоды творческой деятельности, как говорил Вениамин Николаевич. Плодов было много. Они торчали в комнатах, на лестнице, на веранде, в сарае и, простите, даже в туалете. Если бы они работали, дача затмила бы любой павильон ВДНХ. Но работал только лесоветровой аккумулятор. Эта штука, установленная на крыше, была похожа на самовар. От самовара тянулись к ветвям деревьев десятка два ржавых тросиков. В ветреный день деревья раскачивались, тросики дергались и нудно скрипели. К вечеру над крыльцом зажигалась лампочка от карманного фонаря.

Была еще лодка, совсем новая. Лодку зачем-то подарил Вениамину Николаевичу сын, капитан дальнего плавания. Какой-то изобретатель пристроил к лодке вечный двигатель.

Я перетащил в глубь сада массу барахла. На веранде освободилось место для голубей.

Еще накануне мы присмотрели голубятник с четырьмя десятками отличных вяхирей и клинтухов. Хозяин голубятника, видимо, имел какое-то отношение к истории, потому что все голуби носили царственные имена: Рамзес, Цезарь, Антоний, Клеопатра, Екатерины — Первая, Вторая и даже Третья… Надо было снабдить это монархическое хозяйство современной автоматикой.

Как я уже объяснял, важно правильно выбрать момент включения палеофиксатора. Отчет времени нужно вести с появления яйца; но не могли же мы днем и ночью сидеть перед голубятником. Я придумал довольно надежную систему сигнализации. В общих чертах вырисовывалась и вторая система, оповещающая, что птеродактиль вылупился из яйца. Следовало предусмотреть также защиту от котов: дачные коты изобретательны и прожорливы.

Часам к одиннадцати схема была готова. Я вышел в сад и увидел, что Вениамин Николаевич перебирает пальцами в воздухе с такой скоростью, будто играет на невидимом рояле. Мальчишка терпеливо разъяснял: “Теперь надо повернуть левую ладонь вниз… Ниже, ниже!.. Это же вторая производная, а вы держите руку на уровне груди, что соответствует первой производной…”

Пришлось вмешаться. Через полчаса мальчишка спал на своей раскладушке, а Упшинский сидел на веранде, и в очках его отражалась янтарная луна.

— Я всегда к вам хорошо относился, — сказал он наконец. — А вы от меня что-то скрываете. Математика на пальцах — это недурно, совсем недурно. Но вы задумали другое. Я же вижу.

Я встал и торжественно объявил:

— Вениамин Николаевич, мы будем получать птеродактилей и динозавров.

— Садитесь, — спокойно сказал Упшинский. — Значит, птеродактилей?

— И динозавров, — подтвердил я. — А также ихтиозавров, мегатериев и саблезубых тигров.

Упшинский долго молчал. Потом спросил:

— Это он придумал?

— Он, — ответил я,

— Ну что ж, вероятно, дельная мысль. Рассказывайте.

За двадцать лет это был первый случай, когда Вениамин Николаевич заранее одобрил чью-то идею. И какую идею! Я, конечно, провел психологическую подготовку, начав с математики на пальцах, но такого результата, признаться, не ожидал. Вениамин Николаевич безоговорочно поверил в мальчишку.

Так начался наш эксперимент.

Впрочем, по-настоящему он начался только на четвертые сутки после переезда на дачу, а до этого я вертелся как белка в колесе. Привез голубятник. Наладил автоматику. Заготовил сушеную рыбу и рыбные консервы (не будет же птеродактиль есть зерно).

Кроме того, время от времени мне приходилось выдворять изобретателей, осаждающих Вениамина Николаевича. Какой-то мудрец в институте патентной экспертизы постоянно спихивал Упшинскому — на общественных началах — наиболее въедливых и шалых субъектов. Одна такая личность появилась в первое же утро.

Было еще совсем рано. Вениамин Николаевич и мальчишка спали, а я стоял на траве вверх ногами. Тут придется отвлечься и объяснить, зачем надо по утрам стоять вверх ногами. В “Основах теории литературы” указано, что небольшие отступления, например философского характера, нисколько не вредят художественному строю рассказа.

Однажды меня осенила следующая мысль. Природа изобрела систему кровообращения в те далекие времена, когда в обществе было принято передвигаться на четырех лапах. Сердце, играющее роль насоса, располагалось на одном уровне с головой и, как бы это сказать, всем остальным. Но человек перешел от горизонтального образа жизни к вертикальному. И сердце (которое насос!) вынуждено теперь работать в более тяжелых условиях.

Между прочим, обезьяны прекрасно это понимают. Поэтому любимое их занятие — висеть на дереве вниз головой, зацепившись хвостом за сук. От периодического прилива крови к голове сосуды то расширяются, то сжимаются. Отличная тренировка.

К сожалению, человек лишился хвоста (в значительной мере — и деревьев). Пришлось постоянно ходить вверх головой. А тут еще мозги усложнились (так, во всяком случае, утверждают). Сердце должно было преодолевать сопротивление множества узких и высоко расположенных сосудов. Отсюда все беды: от головной боли до кровоизлияния в мозг.

Йогам потребовалось всего семь тысяч лет, чтобы прийти к системе физкультуры (хатха-йога), стихийно основанной на стремлении вернуть человека к позам, типичным для животных. Об этом свидетельствуют даже названия упражнений — “поза верблюда”, “поза змеи”, “поза крокодила”…

Так называемое “полное дыхание” йогов — это именно тот способ, которым дышат животные, хотя они, вероятно, не знают о системе йогов. Во всяком случае, кот, на котором я ставил контрольные опыты, наверняка не знает о хатха-йоге. Это ленивый и невежественный кот. Просто удивительно, что дышит он только по системе йогов!

Теперь, надеюсь, вам понятно, почему я каждое утро четверть часа стою вниз головой.

В то утро я только-только пристроился вверх ногами и сосредоточился на полном дыхании, как появился изобретатель. Он проник через щель в заборе.