— А ну, тетки! Становись в цепочку! — покрикивали патрули.

— Дружно! Давай!

И сами “давали” вовсю: выкорчевывали надолбы, оттаскивали противотанковые “ежи”, шли на огонь.

Тылы 111-й гвардейской дивизии расположились у границы пожара. Здесь же, как всегда под рукой у штаба, находились свободные от задания разведчики и все, кто мог, тоже “давали” и тоже ворочали, беря пример с Баландина, который, сыпля шутками и прибаутками, ухая и покрякивая, работал за пятерых.

— Иван Иваныч, наддай!

— Александр Василич, навались!

— Наши идут! — вдруг крикнул кто-то.

Из-за угла появилась группа Покрамовича. Впереди размашисто шагал он сам, за ним Кузьмин, дальше Алексеев, Петров, Чистяков, Вокуев и последним — Франц. Все грязные с головы до ног, заросшие, в порванных маскхалатах — только на Франце была шинель. Оружия он не имел, но в хвост цепочки его поставили умышленно: пленный позади всех не идет, его конвоируют.

Пока разведчики тискали друг друга в объятиях, хлопали по спине и по плечу, он смущенно переминался с ноги на ногу, но и до него дошла очередь.

На радостях его тоже подхватили в обнимку, потащили в дом и говорили самые хорошие слова:

— Ты же золотой парень! Все бы вы такие были!

— Вот бы жизнь пошла! Скажи, не так?

А более рассудительные уже прикидывали:

— Его, пожалуй, не надо в лагерь отсылать. Там ведь как будет: пленный и пленный. Гм! Мало мы пленных видали! Иного, заразу, никак не взять, пока не придушишь. А этот сам пришел. Надо что-то придумать.

Придумали хлопотать перед Покрамовичем. Осторожно закинули удочку. Он сразу оборвал:

— Своих дел нету? Найду!

Но через полчаса, когда вернувшиеся из тыла вылили на себя ведра воды, побрились, начистились, в новых гимнастерках с надетыми по торжественному случаю орденами, отправились к комдиву полковнику Гребенкину, Покрамович взял с собой и Франца. Его оставили у дверей штаба, рядом с часовым — солдатом своей же роты.

Покрамович доложил комдиву о выполнении задания. Потом разведчики, стоя в ряд посреди большой комнаты, устланной ковром, выслушали благодарность комдива и на его слова о том, что всех он представляет к правительственной награде, дружно ответили: “Служим Советскому Союзу!”

С официальной частью было покончено. Но разведчики продолжали стоять в строю.

— Что еще? — спросил комдив после того, как уже сказал: “Можете быть свободны”.

— С нами немец пришел. Два дня с нами. Разрешите оставить в роте, — негромко, но решительно доложил Покрамович.

Разведчики в строю молчали, но так “ели глазами” комдива, что полковник, пожилой человек, немало повидавший на своем веку, не вынес их взглядов, буркнул что-то и подошел к окну. Посмотрел вниз — туда, на крыльцо, — и отошел.

— Вы еще пленных брали? — после долгой паузы спросил он.

— Брали.

— О них я вас не спрашивал. И об этом тоже не спрашиваю.

Так нежданно-негаданно в 111-й отдельной гвардейской разведроте появился новый человек. Франца прикомандировали к кухне. Вместо шинели ему выдали ватную куртку, какие носили все разведчики, но только без погон, а форменную Mütze18 заменили ушанкой со звездочкой. Вскоре Франц сидел в глубине двора на ротной повозке и под руководством Баландина одолевал первый урок русской словесности: “Николай Василич”, “Иван Иваныч”, “Александр Василич”.

Баландин был человеком веселым и неистощимым на выдумки, но тут у него в мозгах что-то заскочило и дальше никак не шло. Покрамович, придя в обозную команду посмотреть, как там приняли Франца, постоял за их спиной, послушал наставления Баландина и не выдержал.

— Вот что, Василич, — сдержанно сказал он. — Не морочь голову себе и другим. Ступай во взвод.

Баландин облегченно вздохнул, спрыгнул с повозки, потуже затянул ремень.

— Спасибо, товарищ гвардии капитан. А то хоть сквозь землю провались. Вы с задачи вернулись, честь и слава, можно сказать, а я будто придурок какой. Совестно.

Он вытащил из-под брезента автомат, забросил его, как игрушечный, за спину и бодро пошел в дом, на всякий случай погрозив пальцем Францу:

— Ты смотри далеко не уходи! Не ровен час, кто задержит — так что скажешь? Говорить-то еще не выучился!

Франц с тревогой смотрел на Покрамовича. Он не понимал, что произошло и почему вдруг прогнали от него советского солдата.

— Krieg…19 — односложно сказал ему Покрамович.

— Krieg nicht gut20, — печально согласился Франц. Покрамович иронически посмотрел на него, словно говоря:

“А ты-то что в этом понимаешь?” — но, видно, что-то вспомнил и сказал:

— Ладно, Франц. Скоро кончится. Уже скоро.

И, хотя говорил он по-русски, Франц понял его. Но что понял? Покрамович уже ушел, а он улыбался и смотрел ему вслед.

Покончив еще с несколькими делами, Покрамович было собрался последовать примеру товарищей, вернувшихся с ним из немецкого тыла. Они облюбовали себе уютную спальню на тихом третьем этаже особняка и вповалку улеглись поперек широченной кровати. На пуфиках, тумбочках, трюмо были разбросаны гранаты, коробки патронов, автоматы. Но поспать Покрамовичу так и не пришлось. В зал первого этажа, где и на паркетном полу, и в креслах, и на стульях, и даже на большом столе сидели и лежали солдаты, ворвался ефрейтор Павел Белов.

Этот разведчик, живи он в другие годы, непременно был бы каким-нибудь знаменитым марафонцем или велогонщиком. Утомления он не знал, посидеть хоть минуту спокойно никак не умел. Вечно его куда-то влекло, тащило, но так как уйти далеко от роты было все же нельзя, то он сновал по радиусам от места стоянки разведчиков — туда и обратно. И запыхавшийся, с красным лицом, лоснящимся от пота, бросил на ходу:

— А за два квартала в складу шоколаду завались. Я дощечку поставил: “Мины”. А то растащат. Пошли?

Никто за ним не пошел, Белов исчез, а вскоре появился с новыми сведениями:

— Арсенал нашел. Пистолетов — какие хочешь. И дамские21 есть! Разлеглись… Ладно, я сам!

Павел совершил уже с десяток челночных рейсов и, наверно, побывал чуть ли не в центре пожара. Ватник у него был прожжен в нескольких местах, брови и ресницы обгорели, круглое курносое лицо, перепачканное сажей, пылало, вытаращенные глаза бросали голубые молнии.

— А в гараже под домом автомобиль стоит. Ха-ха! Ну и автомобиль! Вы сроду такого не видели. Чудо-юдо!

И он было снова рысцой пустился вон из дому, но тут не выдержала душа Покрамовича. В ней проснулся шофер.

— Белка, где автомобиль?

— Пойдемте, товарищ гвардии капитан, — обрадовался Белов. — Здесь рядом.

“Рядом” у Белова могло означать все, что угодно, но на этот раз он не преувеличил. Гараж находился всего за два дома — гараж небольшой, подвальный, какие можно встретить в Германии на каждом шагу. Автомобиль, видно, принадлежал бежавшему владельцу бакалейной лавки и действительно выглядел презабавно. Вместо четырех колес у него было три — с пузатыми шинами, будто снятыми с детского велосипеда. Над ведущим колесом острым клювом сходился радиатор. Низенькие борта едва возвышались над платформой чуть побольше зарядного артиллерийского ящика. Автомобильчик был выкрашен алой лаковой краской и блестел, точно игрушка.

— Грузовик! — восхищался Белов. — Вот это грузовик! Я сейчас к нему веревку привяжу и по улице побегу.

Но Покрамович подошел к делу серьезно:

— Живо: одна нога здесь, другая там. Бензин!

Прошло часа два, а капитан продолжал ковыряться в моторе. Тот никак не хотел заводиться. Машину раскатывали вперед и назад. Покрамович сбросил куртку, взмок, и, наконец, после долгих усилий, грузовичок зачихал, зафыркал, пустил сизые колечки и перешел на веселый стрекот. В это время пришел приказ выступать.