Виктор пожал плечами:

– Ну, протестов пока нет, хотя насчет повышения возраста – пытаются выдвигать… Вот странно только: с одной стороны, говорят, что на пенсии денег нет, с другой – на олимпийские объекты они почему-то находятся…

– У вас пенсии через пенсионный фонд?

– Ну да, а что?

– Тогда все понятно. Пенсионные фонды – они вроде как сами по себе, в них отчисляют предприятия пропорционально зарплатам работников, от этого должны образовываться накопления. С Запада слизали, надо полагать. Но это работает лишь в тех странах, где зарплаты высокие. А если в стране уровень зарплаты низкий, никаких накоплений не будет.

– И что же делать?

– Элементарно. Консолидировать фонд в рамках бюджета. Тогда можно уменьшить излишества и добавить пенсий.

– Так просто? Вы хотите сказать, что об этом у нас никто не подумал?

– Почему? Наверняка подумали. Руководство фонда подумало, что оно потеряет места, те, кто распределяет бюджет, – что на них будет лишняя обуза. И оба подумали, как разъяснить предсовмину, что этого сделать ну никак невозможно.

– У нас нет предсовмина. У нас премьер-министр.

– Ну, какая разница? Система абсурдна, но себя сохраняет.

«А у вас, значит, система абсурда не сохраняет, – с некоторой обидой подумал Виктор. – И вообще почему у вас все так по-умному, все выглажено, как английский газон, чуть сорняк пробьется – сразу соберется консилиум, как его лучше выдирать… Ну не бывает так в жизни. Не верю!»

– У вас, наверное, уже и никаких острых социальных проблем нет? – осторожно спросил он, втайне надеясь, что Веничев гордо скажет «Нету!» и тут он, Виктор, укажет на факты воровства и наркомании, хотя бы и в единичном числе.

– Ну конечно, есть! – воскликнул Степан Анатольевич, даже, как показалось Виктору, воскликнул радостно. – У нас даже классовые противоречия имеются.

– Между буржуазией и пролетариатом?

– Ну, сдались всем эти буржуазия и пролетариат… Новое общество – новые классы. Не паразитические, но – с разными интересами.

– А нас учили, что при социализме только дружественные классы, – с невинной улыбкой отпарировал Виктор. Он понимал, что провоцирует Веничева на спор, но – кто знает – может быть, в этом и был шанс увидеть изнанку здешнего благополучия.

– Ну, вас учили… В общем, НТР у нас выявила два новых класса, не антагонистических, но интересы которых не вполне совпадают. Первый – это растущий класс технической интеллигенции, к которой относятся и квалифицированные рабочие, и различные специалисты информационных технологий; также черты этого класса все больше приобретают рабочие, задействованные по японской системе в инновационном процессе. За рубежом этот класс называют интеллектуалами. Другой класс раньше называли творческой интеллигенцией, он тоже был узкой прослойкой, но в связи с развитием промышленного дизайна, дизайна интерьеров и ландшафтов, роста средств массовой информации, особенно компьютерно-сетевых, рекламы, несмотря на ограничения по информационному воздействию среды, этот слой растет до уровня влиятельного класса в обществе. За рубежом его называют криэйторами, то есть создателями. Я понятно объясняю?

– Да, в общем… – согласился Виктор, втайне признавая, что креативщики и впрямь размножились до числа целого класса. – А кто же кого угнетает?

– Ну, угнетает, не совсем то слово… Здесь другое. Понимаете, психологически наши технари – ну и вы, наверное, это сами по себе чувствуете – это люди, которые по роду профессиональной деятельности привыкли сталкиваться с естественными ограничениями своего личностного самовыражения: свойствами материала, физическими законами, стоимостью обработки и прочее, и которые, по причине сложности создаваемой техники, склонны к организации в группы, коллективы. В результате они склонны считаться и с разумными ограничениями в общественной жизни, диктуемыми необходимостью сохранения общества в целом, если при этом их существование достаточно комфортно как материально, так и с точки зрения уважения общества, развития творческих способностей и возможности себя реализовать. Причем им важна определенная стабильность и гарантии на случай неудач. Согласны?

– Ну, в общем, да. Как-то, знаете, больше хотелось зарабатывать, и чтобы работа творческая была, мыслей требовала. А бодаться с советской властью смысла не видел.

– Вот именно. Создатели же – это люди, склонные к эгоистическому мировоззрению, они ставят во главу всего личный успех. И это понятно, потому что у них работа в большинстве своем основана на личных эмоциях, а значит, глубоко индивидуальна. Вы можете, например, представить, чтобы несколько композиторов, с разным мироощущением, написали вместе одну песню? Ну вот. Поэтому криэйторов бесит все, что, по их мнению, ограничивает свободу их личного проявления, личного самовыражения, они склонны протестовать против всякого механизма общественного упорядочения и в общем-то против всякого общественного уклада, против общества, как такового. При этом они считают приемлемым для человека падение на дно общества в материальном плане, и многие их них, считая наиболее важным для себя именно эмоциональное, духовное состояние, находят в этом падении удовольствие и источник творческих сил. Я понятно излагаю?

– В общем, да. Художники там, они иногда готовы были афиши для кинотеатра малевать за копейки, но чтобы время для своей работы, для души вроде как было. Это у них бывает.

– Примерно так, да… Короче, общество, удобное для интеллектуалов, некомфортно для создателей, и наоборот. И те и другие стране нужны. Но сейчас, для модернизации, наше общество должно быть прежде всего удобно технарям. А создателям, людям чистого искусства, в нем не совсем хорошо, личной свободы им не хватает. Отсюда скрытый протест, фиги в кармане, пьянство среди работников творческих профессий – хуже, чем у шахтеров… Вот бьемся над тем, как это сглаживать.

«Теперь мне все понятно… Идеального общества все равно нет. И мне здесь хорошо потому, что просто этот строй под нас, под инженеров, заточен, а был бы я композитором – может, и чувствовал здесь себя, как в тюрьме. Сэ ля ви. Значит… Значит, коммунизма не построить. Вот и ответ этим чудикам».

– Значит, коммунизма не построить… – рассеянно произнес Виктор свою мысль вслух. Впрочем, в обществе, где умеют читать мысли, таить их особенно незачем.

– Что вы сказали? – переспросил Степан Анатольевич.

– Да так, подумалось…. Раз возникают новые классы – выходит, коммунизма не построить.

– А кто вам сказал, что коммунизм строят? – спросил Веничев.

Заведующий лабораторией по революционным бомбам вдруг вошел в какое-то радостное внутреннее возбуждение, словно хотел показать сюрприз; от волнения он стал даже машинально почесывать нос.

– Н-ну… все… и Маркс говорил.

– Минуточку! Подойдемте к терминалу!

Веничев потыкал пальцами в клавиатуру, и через минуту в браузере высветилась цитата:

– Видите! Для Маркса коммунизм – это не строй! И его не строят! Это процесс, который висит в оперативке и убивает процессы социального расизма. Это, если хотите, антивирус.

– Простите, а как тогда называется то, что строят?

– Простите, а вам не наплевать на то, как оно называется? Что бы ни строили – главное, чтобы это было именно то, в чем нуждается общество сейчас, а не когда-нибудь после тяжких лет страданий. Вот, например, большевики ликвидировали крупную буржуазию. Но осталась частная собственность, буржуазия в форме использования административного ресурса партийно-хозяйственной номенклатурой и дельцами теневой экономики. То, что мы делаем сейчас, – строим систему, в которой этой новой буржуазии не находится места. Вот так мы делаем шаг за шагом к этому самому бесклассовому обществу, о котором вы говорили. В какой форме мы это делаем? В той, которая полностью соответствует условиям точки, из которой вышли.