— Я бы предложила тебе выпить, — сказала Сид, пожимая плечами, — но у нас уже все закончилось.

— Ничего страшного. Я и так уже достаточно выпила, — сказала Одетта и вышла с кухни, закрыв за собой дверь. За ней, как привязанная, бежала Уинни.

— Подожди! — крикнул Калум, открывая дверь и устремляясь за ней.

Одетта, не обращая внимания на его призыв, торопливым шагом двинулась к мельнице. Калум быстро ее нагнал, схватил за руку и заставил остановиться.

— Ты меня ненавидишь, да? — спросил он. — Сид, во всяком случае, утверждает, что ненавидишь.

Одетта высвободила руку из его хватки и зашагала к мельнице. Ее чувства к Калуму нельзя было описать одним словом. Они были куда сложнее и противоречивее. Но обсуждать их с Калумом в ее намерения не входило. Слишком много волнующего и даже трагического узнала она в этот вечер. Ей было над чем поразмышлять.

Калум, с минуту постояв, тоже двинулся к мельнице. Он подошел к двери в тот самый момент, когда Одетта доставала из-под коврика ключи.

— Джимми тебе все рассказал?

Одетта нашла на связке нужный ключ и стала дрожащей рукой вставлять его в замочную скважину.

— Ты можешь ответить мне на один вопрос? — выдавила из себя она.

— На какой? О том, что случилось в Африке?

— Джимми хочет, чтобы я тебе помогала, вот я и подумала, что это как-то связано с тем, что произошло в Африке.

— Не нужна мне никакая помощь!

— Зато тебе нужны рисунки…

— Что такое? — Казалось, первую минуту он никак не мог понять, о чем она толкует. Потом, к большому ее удивлению, он расхохотался. — Так вот, оказывается, о чем ты думаешь! О парочке провезенных в Англию контрабандой рисунков Пикассо. Как это все-таки для тебя типично. Я давно уже подметил, что жизнь в твоем представлении — это не что иное, как нашпигованный бесконечными интригами телесериал.

Одетте захотелось сказать ему что-нибудь очень едкое, обидное, но она взяла себя в руки и заговорила ровным, спокойным голосом:

— Верни ему эти рисунки, ладно? Ты же знаешь, что он хочет отдать их братьям.

Калум поковырял ногтем древнюю, насквозь прогнившую планку дверной рамы.

— К чему? Джимми все равно не сможет их продать. Стоит ему обратиться в какой-нибудь художественный салон или пойти на аукцион, как таможня сразу же поднимет страшный шум.

— Стало быть, Джимми и в самом деле провез их в Англию нелегально?

Калум неопределенно пожал плечами и ничего не сказал.

— Так это ты привез рисунки в Англию? — догадалась Одетта.

— Да, это я привез их в Англию. Из Мпона, — сказал Калум, выпячивая нижнюю челюсть. Казалось, он немало гордился этим обстоятельством.

— А как они оказались в Африке, скажи на милость? — спросила Одетта и свистнула, подзывая Уинни.

— Ага! Джимми, стало быть, ничего тебе об этом не сказал? — Калум прислонился к двери и некоторое время смотрел на Одетту в упор. — Что ж, тогда я скажу: отец не хотел, чтобы Джимми после его смерти платил налог на наследство. Поэтому он написал на обратной стороне рисунков письмо, по всем правилам эти листочки сложил, запечатал в конверт, наклеил марку и отослал в Африку. Это непреложный факт, хотя не уверен, что каракули на обороте увеличили ценность рисунков. — Тут Калум ухмыльнулся. — Знала бы ты, что папаша написал на обратной стороне. Чрезвычайно пикантное получилось письмишко…

— Он не стал бы отдавать тебе письмо отца, — покачала головой Одетта, вспомнив, какое значение придавал Джимми переписке с Сильвианом-старшим.

— Флорри на этом настояла, — прошипел Калум. — А Джимми делал все, что она ему говорила.

— Но все же: где теперь рисунки? У тебя?

Калум снова стал ковырять ногтем дверную филенку. Казалось, в эту минуту ничего интереснее этого процесса для него не существовало.

— Я их продал, — наконец сказал он.

— Но ты только что сказал, что таможня…

— Неужели ты думаешь, что я поперся с ними на аукцион Кристи? — с удивлением посмотрел на нее Калум. — Да ничего подобного. Я попросил Дэнни свести меня с нужным человеком. Рассчитывал, что он заплатит мне налом. Согласись, наличность в сейфе все-таки лучше, чем рисунки, которые нельзя выпустить на открытый рынок?

По-видимому, Калум все-таки испытывал по поводу этой сделки чувство вины, поскольку опустил голову и старался в глаза Одетте не смотреть.

— Я должен был их продать — тогда мои дела находились в отчаянном состоянии. Джимми, должно быть, полагал, что я продам их какому-нибудь набитому деньгами богачу, повернутому на почве коллекционирования предметов искусства. — Тут Калум не выдержал и усмехнулся. — Желательно иностранцу, который не сможет прочитать то, что написано на обороте. Но он не учел того, что украденные или нелегально ввезенные в страну предметы искусства поступают исключительно на черный рынок, где их приобретают преступники.

Ну так вот: Дэнни свел меня с парнем по кличке Нож. Тот отстегнул мне крупную сумму наличными, а сам положил рисунки в портфельчик и отбыл в Колумбию с намерением обменять их на двадцать килограммов лучшего в мире кокаина. Таким образом мой бизнес был спасен. — Тут Калум задумчиво потер подбородок и добавил: — Тут, правда, неувязочка одна вышла…

— Какая же? Джимми потребовал вернуть ему деньги?

— Если бы только это… До меня дошли неприятные слухи. Говорят, Нож в определенных кругах жаловался на то, что ему никак не удается сбыть с рук рисунки с написанным на обратной стороне дурацким текстом. Никогда бы не подумал, что гангстеры такие снобы…

— Боже мой! — воскликнула Одетта, приложив ладони к щекам. — И после этого ты еще говоришь, что я представляю жизнь как нашпигованный интригами сериал? По-моему, это твой рассказ смахивает на сюжет гангстерского фильма.

— А ты знаешь, почему этот самый Нож до сих пор не перерезал мне горло? — с мрачной усмешкой поинтересовался Калум. — Благодаря твоим стараниям, сестричка.

— Не поняла… — сказала Одетта, глядя на него с недоумением.

— Его отпугнула та самая телекомпания, которая с твоей подачи следит теперь за каждым моим шагом. — Калум невесело рассмеялся и потер себе лоб. — Ну не хочет Нож становиться героем сериала о Фермонсо-холле — что ты с ним поделаешь? Полицейские, похоже, и так с него глаз не спускают, только у них с доказухой слабовато, а тут, случись что, доказательства им, можно сказать, на блюдечке принесут — вернее, на видеопленке.

— Но почему ты сам не обратился в полицию? — Одетта была настолько ошарашена рассказом Калума, что ей и в голову не пришло спросить, как он узнал о ее интригах.

— Не будь наивной, Одетта! — прорычал он. — Тогда меня тоже привлекут. За отмывание денег.

— А как же Джимми? Ты втянул его в эту авантюру, но что он получит взамен?

— Я предложил Джимми десять процентов в своем предприятии. Когда «Дворец чревоугодия» начнет функционировать, его братья будут просто купаться в деньгах.

— А он начнет функционировать? — спросила Одетта, пристально глядя в глаза Калуму. — Насколько я знаю, инвестиции превысили все мыслимые пределы, отдачи — никакой, сроки строительства срываются, инвесторы в панике. Другими словами, Калум, твои дела плохи, очень плохи. Как же ты будешь расплачиваться с Джимми? Или поступишь с ним, как со мной — то есть, попросту говоря, пошлешь его к черту? А ведь он не только спас твой бизнес, передав тебе рисунки. Он, между прочим, спас твою жизнь…

— Он тебе и об этом рассказал?! — взревел Калум, сжимая кулаки. — А ведь дал клятву, что будет молчать! Видно, он меня так и не простил, хотя и уверял в обратном. Проклятый лжец!

Одетта ничего не понимала. Казалось бы, Джимми рассказал ей все. Но что в таком случае он должен был простить? Какую вину? Она всмотрелась в лицо Калума. Глаза у него сверкали, руки тряслись. Он был ужасен и походил на маньяка, готового в любую минуту пролить кровь.

Впрочем, когда Калум заговорил снова, в его голосе не было истерики. Наоборот, в нем отзывалось ледяное спокойствие.