16 Давали право мне по веснам Увидеть в Петербурге мать, И я, послав привет свой соснам, Старался пароход поймать Ближайший, несся через Рыбинск, Туда, к столице на Неве. Был детский лик мой обулыблен, Скорбящий вечно о вдове Замужней, все отдавшей мужу — И положенье, и любовь… Но, впрочем, кажется, я ужу Чего не следует… Голгофь Себя, Голгофе обреченный! Неси свой крест, свершай свой труд! Есть суд высоко-вознесенный, Где все рассудят, разберут… 17 Пробыв у мамы три недели, Я возвращался, — слух наструнь! — На Суду, где уже Июнь Лежал на шелковой постели Полей зеленых; и, закрыв Глаза, в истоме, на обрыв Речной смотря, стонал о неге, И, чувственную резеду Вдыхая, звал в полубреду Свою неясную. Побеги Травинок, ставшие травой, Напомнили мне возраст мой: Так отроком ставал ребенок. И солнце, чей лучисто-звонок И ослепителен был лик, Смеялось слишком откровенно И поощрительно: воздвиг Кузине Лиле вдохновенно, Лучей его заслышав клик, В душе окрепшей, возмужалой, Любовь двенадцатой весны, — И эта-то любовь, пожалуй, Мои оправдывала сны. — Я видел в детстве сон престранный — Своей ненужной глубиной, Своею юнью осиянной И первой страстностью больной… 18 Жемчужина утонков стиля, В теплице взрощенный цветок, Тебе, о лильчатая Лиля, Восторга пламенный поток! Твои каштановые кудри, Твои уста, твой гибкий торс — Напоминает мне о Лувре Дней короля Louis Quatorze. [8] Твои прищуренные глазы — …Я не хочу сказать глаза!.. — Таят на дне своем экстазы, Присудская моя лоза. Исполнен голос твой мелодий, В нем — смех, ирония, печаль. Ты — точно солнце на восходе Узыв в болезненную даль. Но, несмотря на все изыски, Ты сердцем девственно проста. Классически твои записки, Где буква каждая чиста. Любовью сердце оскрижалясь, Полно надзвездной синевы. 19 Весною в Сойволу съезжались На лето гости из Москвы: Отец кузины, дядя Миша, И шестеро его детей, Сказать позвольте, обезмыша, — Как выразился раз в своей Балладе старичок Жуковский, — И обесстенив весь этаж, Где жить, в компании бесовской, Изволил в детстве автор ваш. Затем две пары инженеров, Три пары тетушек и дядь… Ах, рыл один из них жене ров, И сам в него свалился, глядь!.. Тогда на троечной долгуше Сооружались пикники. Когда-нибудь в лесные глуши На берегах моей реки, По приказанью экономки, Грузили на телегу снедь. А тройка, натянув постромки, Туда, где властвовал медведь, Распыливалась. Пристяжные, Олебедив изломы шей, Тимошки выкрики стальные Впивали чуткостью ушей. Хрипели кони и бесились, Склоняли морды до земли. Струи чьего-то амарилис Незримо в воздухе текли… В лесу — грибы, костры, крюшоны И русский хоровой напев. Там в дев преображались жены, Преображались жены в дев. Но девы в жен не претворились, Не претворялись девы в жен, Чем аморальный амарилис И был, казалось, поражен. 20 Сын тети Лизы, Виктор Журов, Мой и моей Лилит кузэн, Любитель в музыке ажуров, Отверг купеческий безмен: Студентом университета Он был, и славный бы юрист Мог выйти из него, но это Не вышло: слишком он артист Душой своей. Улыбкой скаля Свой зуб, дала судьба успех: Теперь он режиссер «La Scala» И тоже на виду у всех… О мой Vittgrio Andoga! Не ты ль из Андоги возник?… Имел он сеттера и дога, Охотился, писал дневник. Был Виктор страстным рыболовом: Он на дощанике еловом Нередко ездил с острогой; Лая изрядно гордых планов, Ловил на удочку паланов; Моей стихии дорогой — Воды — он был большой любитель, И часто белоснежный китель На спусках к голубой реке Мелькал: то с удочкой в руке Он рыболовить шел. Ловите Момент, когда в разгаре клёв! Благодаря, быть может, Вите, И я — заправский рыболов. В моей благословенной Суде — В ту пору много разных рыб, Я, постоянно рыбу удя, Знал каждый берега изгиб. Лещи, язи и тарабары, Налимы, окуни, плотва. Ах, можно рыбою амбары Набить, и это не слова!.. Водились в Суде и стерлядки, И хариус среди стремнин… Я убежал бы без оглядки В край голубых ее глубин! …О Суда! Голубая Суда, Ты, внучка Волги! дочь Шексны! Как я хочу к тебе отсюда В твои одебренные сны!.. |