Поэза дополнения Для ободрения ж народа, Который впал в угрозный сплин… …Они возможники событий, Где символом всех прав — кастет. «Поэза истребления» (т. IV). В своей «Поэзе истребленья» Анархию я предсказал. Прошли три года, как мгновенье, — И налетел мятежный шквал. И вот теперь, когда наука Побита неучем рабом, Когда завыла чернь, как сука, Хватив искусство батогом, Теперь, когда интеллигента К «буржую» приравнял народ, И победила кинолента Театр, прекрасного оплот, Теперь, когда холопу любо Мазнуть Рафаэля смолой, — Не вы ль, о футуристы-кубо, Происходящего виной? Не ваши ль гнусные стихозы И «современья пароход» Зловонные взрастили розы И развратили весь народ? Не ваши ли мерзостные бредни И сумасшедшая мазня Забрызгали в Москве последний Сарай, бездарностью дразня? Ушли талантливые трусы А обнаглевшая бездарь, Как готтентоты и зулусы, Тлит муз и пакостит алтарь. А запад — для себя гуманный!.. — С презреньем смотрит сквозь лорнет На прах ориентальной, странной Ему культуры в цвете лет. И смотрит он не без злорадства На поэтических вампук, На все республичное царство, Где президентом царь Бурлюк. Куда ж деваться вам от срама, Вы, русские низы и знать? …Убрав царя, влюбиться в хама, А гражданина вон изгнать?!.. Влюбиться в хама может хамка, Бесстыжая в своей гульбе. Позор стране, в поджоге замка Нашедшей зрелище себе! Позор стране, в руинах храма Чинящей пакостный разврат! Позор стране, проведшей хама — Кощунника — меж царских врат!.. III. Терцины — колибри «Зелено-дымчатое море. Гребни…» Зелено-дымчатое море. Гребни Молочно-светозарные — во тьме. Душа к Тебе в восторженном молебне. Такая ясность в ледяном уме. В октябрьский вечер, крепкий и суровый Привет идущей из-за гор зиме, Предвестнице весны издревле-новой! «Мы сходимся у моря под горой…» Мы сходимся у моря под горой. Там бродим по камням. Потом уходим, Уходим опечаленно домой И дома вспоминаем, как мы бродим. И это — все. И больше — ничего. Но в этом мы такой восторг находим! Скажи мне, дорогая, — отчего? «Ты все молчишь, как вечер в октябре…» Ты все молчишь, как вечер в октябре, Но плещется душа, как море — в штиле. Мы в инее, в лиловом серебре. И я ли — я теперь? и ты — о, ты ли? Как море в штиле, плещется душа: Совсем слегка, вся в бирюзе умилий… Как хороша ты! как ты хороша. «Твои уста, покорные моим…» Твои уста, покорные моим, Ласкательны, податливы и влажны. Я ими упоительно томим. Исполнены они узывной жажды… Сквозь них в мои струится сладкий сон, — И вздрагивает отзвуком нерв каждый. О, если б ими захлебнуться мог! «Ах, взять тебя и трудно, и легко…» Ах, взять тебя и трудно, и легко… Не брать тебя — и сладостно, и трудно… Хочу тебя безбрежно, глубоко! О, влей в глаза мне взор свой изумрудный! Вонзи в уста мне острые уста! Прости мой жест, в своем бесстыдстве чудный, Ведь страсть чиста! Пойми: ведь страсть чиста! «Ты ждешь весны, как ждет тебя весна…» Ты ждешь весны, как ждет тебя весна. Вы встретитесь, две девы, две юницы, И будет ширь природы вам тесна, И будет вам опять иное сниться: Вам, две весны, пригрезится мороз, Его меха, алмазы и денницы, На окнах лепестки морозных роз… «Люби меня, как хочется любить…» Люби меня, как хочется любить, Не мысля, не страшась, не рассуждая. Будь мной, и мне позволь тобою быть. Теперь зима. Но слышишь поступь мая? Мелодию сирени? Краски птиц? Люби меня, натуры не ломая! Бери меня! Клони скорее ниц! «Не избегай того, что быть должно…» Не избегай того, что быть должно: Бесцельный труд, напрасные усилья, — Ведь ты моя, ведь так предрешено! О, страсть! расправь пылающие крылья И за собой в безбрежность нас взорли. И скажем мы, в восторге от воскрылья: «Да, мы с тобой бороться не могли». |
