Теперь сердце Кей было открыто, она внимала необыкновенным словам Тнумо, и ее неимоверно трогала мысль о том, что Создатель знает ее лично, и послал откровение специально для нее. Это было так важно, так важно — знать, что она небезразлична для Всемогущего, Всезнающего Бога.

— Создатель избрал тебя для Суэмы, — медленно и выразительно звучали слова Тнумо, — ибо ты — сильная духом. Но твоя сила не в ненависти, а в любви. Ты сильная не потому, что ненавидишь своего отчима, а потому, что любишь брата. Ненависть только обременяет тебя и сжигает твое сердце. Но ты не обязана носить это бремя. Отпусти свою боль, освободись от ненависти — мир и покой наполнят тебя. Ты можешь чувствовать себя любимой, потому что так оно и есть. Ты любима, Кей. Желаешь ли ты быть свободной?

Желает ли она? Кей вдруг так ясно поняла, что желает, давно желает, но никак не может приблизиться к Святому и Великому Богу. Страх и неуверенность удерживали ее, и какими важными и нужными стали слова Тнумо о божьей любви к ней. Не упреки, не обвинения в убийстве, злости, ненависти. Ни одного упрека, только слова о ее достоинствах. Создатель видит в ней достоинства. Он ее ценит, она нужна Богу…

Как долго Кей не могла найти нужный путь, верную дорогу, чтобы достичь Отца. Как долго она не осмеливалась открыть перед Ним свои раны, боясь опять почувствовать боль. Но Отец Сам достиг ее, и Его присутствие утешало и врачевало. Дверь открылась, ее приглашали, ее звали, ее признали достойной и назвали любимой. Желает ли она приблизиться? О, она так давно этого желает!

Кей молча кивнула, ощущая на своих губах вкус слез.

— Тогда попроси об этом. Ты чувствуешь присутствие Отца? Он здесь сейчас. Ты — не сирота, Кей, ты — не отверженная. Отец слышит твои молитвы, видит твои слезы.

— Что я должна говорить? — тихо спросила Кей. Она чувствовала легкую дрожь во всем теле и сильную бурю в душе.

— Говори, что хочешь. Просто открой уста и молись. Пришла пора исцелить старые раны.

И Кей обратилась к Отцу. Это была самая страстная, самая искренняя, самая честная молитва в ее жизни. Она никогда и ни с кем не говорила так открыто и просто о своих несчастьях. Она никому не открывала свое сердце, если не считать той ночи у костра. А теперь ей так легко стало говорить, так легко просить прощения. Слова сами собой срывались с ее губ. Кей просила у Бога прощение за неверие, за злость, за убийство. И она чувствовала, что сама может прощать, и что это так хорошо — прощать и отпускать боль. Она знала, она была уверенна, что Отец ее слышит. Ее молитва услышана. Ее слова дошли до небесного престола.

Великолепный, ослепительно-яркий свет наполнил горницу — так видела Кей. Свет, в котором не оставалось места ничему мрачному и темному. Он проникал в самые скрытые уголки ее души. Видел ли Тнумо этот свет, Кей не знала, но она почти физически ощущала, как золотистое, искрящееся свечение проникает внутрь ее, и от него убегает то, что давило, сковывало, принижало ее. Мрак и боль ушли из ее сердца — как будто большие, черные птицы, хлопая крыльями, покинули помещение. Кей видела этих птиц, но страха уже не было, она не испугалась.

— Ты принимаешь любовь, — проговорил Тнумо, — потому что это — истина. Ты — любимая дочь Небесного Отца. Тебе уже не надо считать себя отверженной и нелюбимой. Потому что это — ложь. Правда состоит в том, что Создатель тебя знает и любит, Кей. Тебя и твоего брата.

Как сильно чувствовала Кей присутствие Отца в этот момент в маленьком домике!

— Мы просим во Имя Сына, — закончил ее молитву Тнумо.

В горнице стало тихо. Не шевелился лежавший под столом Папоротник, молчал Грэг.

Тнумо посмотрел на Кей своими голубыми, необыкновенно теплыми глазами, и девушке показалось, что он видит ее чувства, понимает ее мысли.

Но Тнумо просто сказал:

— Ты, наверное, хочешь, чтобы я предсказал твое будущее?

Кей лишь молча приподняла брови.

— Но я не могу это сделать. Над твоим и моим будущем, над нашим общим будущем нависла угроза. Злые силы стараются поглотить Суэму, а вместе с ней и будущее всех, кто здесь живет. Грядет час испытаний для всех нас. И тебе я могу сказать только одно — ты выстоишь, потому что силу тебе дает любовь.

Суэмские плащи доставали до пят. Собранная в многочисленные складки у шеи, плотная ткань свободно облегала фигуру, надежно защищая от ветра и дождя. Зимой плащ, подбитый мехом, был незаменим, его носили и мужчины и женщины, и фермеры и воины. Он будто являлся символом Суэмы, как зеленые флаги на башнях Такнааса, как ореховые деревья на улицах городов, как травянистые холмы, тянущиеся на север, как разрушенные города мудрых, что темными пятнами лежали на суэмской земле.

Плащ, который держала Кей в своих руках, был именно такой — темно-синяя, шерстяная ткань, подкладкой которой служила беленькая овчина. Рукава и капюшон оторочены заячьим мехом, на широком подоле — искусная вышивка. Он казался тяжелым и мягким, от него исходил приятный запах новой вещи.

Утром этого дня, последнего дня их пребывания в селении Тнумо, Гауна и ее сестры принесли для Кей подарки в вместительном плетеном коробе. Среди тканей, шерстяных ниток, игрушек и коробочек со сладостями лежал этот плащ. Кей не могла не восхититься им, она все гладила рукой мягкую овчину, рассматривала вышивку и вдыхала приятный запах.

— Зачем тебе еще один плащ, Кей? — спросил Марк.

Он сидел в горнице за столом и занимался стрелами для лука.

Джейк и Тэн у печи укладывали запасы продуктов в сундуки — завтра с раннего утра их отряд должен был покинуть гостеприимное поселение Тнумо.

Кей пожала плечом, ответила:

— Очень даже кстати. Из Такнааса я с собой брала два теплых плаща. У одного подол весь в грязи — а чистить его неудобно в дорожных условиях — а во втором плаще я готовила у костра, он уже местами прожжен и пахнет дымом. Так что хороший плащ мне очень даже пригодится. А этот плащик, — Кей снова провела рукой по мягкой ткани, — мне очень нравится.

— Что ж, логично, — согласился Марк.

Джейк, уложив в сундук последние мешочки с сахаром и чаем, сказал, обращаясь к Марку:

— Что это ты женской одеждой заинтересовался? Помоги лучше нам с Тэном занести сундук с провизией в фургон.

— Ладно, пошли занесем.

В горнице остались только Кей и Галиен, игравший на коврике с Грэгом. Те три дня, что отряд прожил в Обители Пастухов, Джейк, Марк, Галь и Тэн обедали и ужинали в домике Кей. Она догадывалась, чья это инициатива, но уточнять не стала. Ей нравилось, когда они собирались вместе, она любила молитвы Джейка, пение Марка и великолепную игру на скрипке Галиена. Кто знает, что ждет их в Каменной Петле, какие трудности опасности встретят они на пути, потому, пока вокруг них дружественные стены, можно наслаждаться теплой беседой и красивым пением.

— Ты изменилась, — сказал вдруг Галь, и Кей удивленно посмотрела на него.

— Ты словно вся светишься, — продолжал парень, и в его серых глазах так ясно читалось восхищение.

— Я не знаю…

— А я тебе говорю, что ты изменилась. Даже взгляд стал другой. У тебя необыкновенно красивые глаза.

Холодок пробежал по жилкам Кей. Слова Галиена так живо напомнили ей Лэстина. Его кулон все еще висел у нее на шее, словно памятка о том, как злые силы сломили ее друга. Злые силы! Создатель, храни Суэму от них!

Кей не хотела, чтобы Галиен засматривался на ее глаза. Слишком еще свежа была память о Лэстине. Но перемену в себе она и сама чувствовала, хотя никому еще не рассказывала о визите Тнумо. Кей смутилась, но в этот момент в домик зашла Гауна, принесла ужин — тушеный картофель с мясом в большом казанке. Она каждый вечер приносила горячий ужин в домик Кей — жители селения заботились о своих гостях. Кей принялась накрывать на стол, Гауна ей слегка помогла, и Галь больше ни о чем не стал спрашивать.

Гауна вместе с ними не ужинала, они сидели впятером, не считая маленького Грэга.