А пока десятки рабочих, стоя по колено в грязи, откачивают воду, из-за проливных дождей непрерывно заливающую осушенное русло, и ручными тележками возят густую и вязкую грязь со дна котлована на берег. Отсюда видна вереница рабочих, с трудом толкающих перед собой скользящие тележки вверх по склону; там эта жижа перегружается в запряженные волами повозки и увозится прочь. С тех пор как начали копать, уже вывезено двести восемьдесят четыре такие повозки. А конца работ не видно.

— Мистер Равенскрофт!

Пригнув голову, под навес входит прораб.

— Что такое, мистер Абботт?

Прораб очень худ и высокого роста, Равенскрофт едва достанет макушкой ему до плеча. Нельзя сказать, что мистер Абботт ему не нравится, нет: он усерден в работе и обязанности свои знает, но, к несчастью, это человек довольно ограниченный, что в последнее время приводит к некоторым с ним неприятным столкновениям.

— Со вчерашнего дня река поднялась больше чем на фут, — говорит Абботт — Если будет так поливать и дальше, вода прорвет створки. Люди беспокоятся. Если створки не выдержат, будет беда.

В нормальных условиях разделение пополам такой небольшой речушки, как Флит, — дело не бог весть какое трудное, но проливные дожди подняли уровень воды почти вдвое. Она бурно устремляется в оставленное для нее узкое русло второго шлюза, яростно бьется в створки, перекрывающие первый, а также подмывает берег с восточной стороны. Если дожди не прекратятся, придется открыть створки и пустить воду по руслу, очисткой и углублением которого сейчас занимаются рабочие. Как никто другой, он знает: если такое случится, мощный поток просто снесет аппарат очистки. Результаты тяжких трудов будут погублены, а это равносильно краху всего предприятия. А может быть, и гибели его самого. Кто-то ему рассказывал, что для строителей, бездарно разбазаривающих королевскую казну, в Тауэре приготовлены особые, очень холодные камеры. Больше всего выгоды из его провала извлечет Роберт Гук, но чем это кончится, он сам так и не узнает. Нет, ему остается только одно: продолжать работы.

— Мне кажется, я лучше рабочих в котловане могу судить о том, что происходит, мистер Абботт. Я уверен, что дождь скоро прекратится. Для нас главное — не останавливаться. Я не открою створок, пока аппарат очистки не будет надежно укреплен.

— На это уйдет еще две недели, если не больше.

— Ну так что ж, пусть будет две недели.

— Со всем уважением к вам, сэр, я вот что скажу: после Великого пожара мне приходилось работать на многих стройках. И я не раз видел, что случается, когда архитектор подталкивает и подгоняет, какие бывают ужасные несчастья. И страдают всегда только рабочие.

— Но здесь не просто стройка, мистер Абботт. Ведь на реке вы работаете в первый раз, или я не прав?

— Да, вы правы, но это не значит, что я не вижу проблемы, если есть проблема. Для этого меня сюда и поставили.

— Вас поставили для того, чтобы вы руководили людьми, мистер Абботт, и больше ничего.

Упаси его боже от людей с таким узеньким умишком: он пытается указывать ему, что ему делать и чего не делать. Сложив руки на груди, Равенскрофт круто поворачивается на каблуках, давая понять, что разговор окончен.

Но прораб не сдается.

— На той стороне реки тоже затруднение.

— Какое затруднение?

— От дождя обрушилась часть берега, и в реку смыло большое количество мусора. Ветки деревьев и все такое. Они зацепились за опоры мостков и мешают течению. Я уже послал туда несколько человек, — он указывает рукой на временный пешеходный мостик, перекинутый через реку посередине искусственного островка, — приказал вытащить из воды хотя бы часть этого мусора, но это очень опасно. Течение очень сильное. И перемычка долго не выдержит, попомните мои слова. Река сильно поднялась, сэр. Я бы на вашем месте приказал людям выйти из котлована.

— Ни в коем случае! Сам король интересуется нашей работой, его величество требует, чтобы мы трудились как можно быстрей.

Но его заботит не одна только благосклонность короля. Если с этим проектом его постигнет неудача, с каким лицом он предстанет перед членами Королевского общества? Что они скажут? Ну и ну, не смог справиться, и с чем? С этой грязной речонкой, лондонской сточной канавой Флит-дич!

— Конечно, у короля есть свои резоны, — говорит Абботт, — но даже король не может управлять погодой. Если дождь не прекратится…

— Я знаю, что случится, если не прекратится дождь, мистер Абботт. Но зарубите себе на носу, что любое великое дело не обходится без риска. Вспомните о египетских пирамидах. Вспомните о греческом Парфеноне. О Вестминстерском аббатстве, наконец! Без жертв ничего грандиозного не построишь!

— Эх, куда вы хватили, мистер Равенскрофт! — восклицает мистер Абботт, — Здесь вам не кафедральный собор, здесь вам, черт побери, просто грязная канава, Флит-дич.

— Попридержите язык, мистер Абботт, если не хотите потерять работу. Пока уровень реки нормальный и перемычке ничто не угрожает, мне не о чем с вами говорить.

— Что толку с утра до вечера смотреть в окно на этот дождь и киснуть, — говорит Хью, кладя ладони на плечи Эдварда. — Что делать, и помолвки, бывает, расторгаются.

Он идет на середину комнаты, где гораздо теплее, и усаживается в свое любимое кресло рядом с женой Элизабет.

— Знаю, — грустно кивает головой Эдвард, отворачиваясь от окна.

Он идет вслед за Хью поближе к огню, с облегчением оглядывая гостиную. Она меньше гостиной в доме Арабеллы, и света в ней не так много, и беспорядка больше, словом, нормальная комната, в которой обитают живые, нормальные люди. Уже несколько месяцев он не проводил здесь времени вместе с братом и его женой, и теперь ему кажется, что он после долгого путешествия вернулся домой. У него странное чувство, в голове у него словно все спуталось, и он не узнает знакомого ему мира. Нет, мир, конечно, остался прежним, изменился он сам. Хью и Элизабет не догадываются об истинных причинах его меланхолии, о том, что не разрыв с Арабеллой привел его в нынешнее состояние.

— Помолвки, бывает, и расторгаются, это так, но это не значит, что надо относиться к этому легко, — говорит Элизабет.

Она обаятельная женщина со сдержанными манерами и мыслит куда более тонко и здраво, чем его брат, которому, как считает Эдвард, очень с ней повезло. Господь еще не благословил их детьми, и это обстоятельство делает ее еще более восприимчивой к чужим бедам.

— С ним это происходит впервые, вот что сейчас главное, — добавляет она.

— Но стоит ли так унывать? — протестует Хью. — Я его не понимаю. Кто разорвал помолвку? Он, сам ведь признался. Так чем же он недоволен, если все прошло гладко?

— Хью, иногда ты бываешь ужасно бестактен.

— Что ж мне, прикажешь, с собственным братом китайские церемонии разводить?

Элизабет смотрит на него широко раскрытыми глазами.

— Эх, неотесанная деревенщина, бесчувственное бревно, вот ты кто! — восклицает она с упреком, однако не может сдержать улыбки.

— Позвольте, я ведь тоже тут сижу, вы забыли, что я нахожусь с вами в одной комнате? — усмехается Эдвард.

— Простите нас, Эдвард, — отзывается Элизабет. — Нам ведь что надо? Чтобы только вы были счастливы. Прошу вас, сядьте и выпейте вина.

— Кстати, отличная мадера, Эдвард, — прибавляет Хью.

Он ставит в ряд три небольших стаканчика и наполняет их почти до краев, до самого золотого ободка.

— Из тех виноградников, что растут на склонах холмов в солнечной Испании. Уж если и это вино не заставит тебя улыбнуться, то все, пиши пропало.

— Хью, оставь его в покое.

— Неужели я снова что-то ляпнул не то?

Он смотрит на нее невинными глазами. Она поджимает губы, в любой момент готовая сделать ему выговор.

— Не беспокойтесь, Элизабет, — говорит Эдвард. — Он прав, к черту хандру. Может быть, мне стоит на время уехать из Лондона, отправиться в путешествие, что ли. В Грецию, например, или в Турцию.