Анну не удивляет утренний шум и ссора домашних: такое бывает довольно часто. Она снимает покрывало с нетронутой постели и накидывает его поверх ночной рубашки. Ноябрьским утром прохладно даже в мансарде, куда стекается все тепло, поднимающееся из кухни, расположенной в цокольном этаже дома, и от полудюжины каминов на нижних этажах. Она быстро подходит к стоящему рядом со шкафом небольшому зеркалу. Прическа в беспорядке, волосы спутались, а на щеке чернильное пятно. Она слюнявит палец и трет его: толку мало. Бросив это занятие, Анна выходит из комнаты и спускается по лестнице, но по дороге останавливается этажом ниже и стучит в дверь спальни матери.

— Прочь! — кричит та за дверью.

Не зная, что делать, Анна опускает голову и молчит.

— Мама, это я, Анна.

— Сегодня утром я никого не принимаю.

«Но я же тебе не чужая, я твоя дочь», — хочется прокричать в ответ, но она смущенно молчит: не нужно, чтобы ее слышали внизу, да и бесполезно. Мать теперь не часто ее признает.

Шарлотта Дюфей Брискоу родилась в довольно состоятельной семье, обитавшей в Монпелье [18]. Девушка она была избалованная и своевольная, и ее тяга к знаниям, а также сердечная склонность к молодому врачу-англичанину, который учился в прославленном университете города, не только не встретили возражений со стороны родителей, но были одобрены… впрочем, они были уже немолоды, чтобы протестовать, да и порядком устали от ее капризов. После свадьбы она с мужем переехала жить в Париж, где у него открылась неплохая практика, в частности среди придворных английского королевского двора в изгнании. Да, когда-то Шарлотта тоже была врачом, и не менее искусным, чем ее муж, доктор Брискоу, несмотря на то, что у нее, как и у Анны, не было законного права заниматься врачеванием. Анна помнит эти годы во Франции, счастливые годы, но она тогда была ребенком и теперь понимает, что им в то время приходилось нелегко. После Анны Шарлотта родила еще троих, но все они умерли в младенческом возрасте, и последующий переезд в Лондон дался ей с трудом. По сравнению с Парижем Лондон показался ей грязным, скученным городишкой, жить в котором к тому же было весьма небезопасно. Потом нагрянула чума, за ней Большой лондонский пожар [19]. После 1666 года и Анна, и ее отец стали замечать, что Шарлотта стала какой-то рассеянной и забывчивой. Психическое заболевание прогрессировало, а уж после убийства отца здоровье матери совсем пошатнулось. Неожиданные и резкие смены настроения, необдуманные поступки следовали один за другим все чаще; порой она даже бывала жестокой с близкими. В редкие минуты, когда наступало улучшение, она была весела и добра, как котенок, с удовольствием рисовала в своей комнате или составляла букеты. Но порой, обманув бдительность домашних, она уходила из дому и подолгу бродила одна по улицам города. Добрые соседи нередко находили ее, заблудившуюся и растерянную, то на рынке, то в какой-нибудь аптеке и приводили домой. Но лондонцы ненавидели французов и вообще католиков, а это значит, что для француженки, особенно если она не вполне в своем уме, гулять по городу довольно опасно.

По-настоящему приятно Шарлотте общество одной только юной Люси Харснетт, их служанки. Нетвердо ступая, Анна спускается ниже, проходит второй этаж, где расположены комнаты Эстер и миссис Уиллс, потом мимо гостиной на первом этаже. Интересно, почему Люси сейчас не наверху, с матерью, думает она. Причина ей открывается только на кухне: там явно что-то происходит, кажется, даже ссорятся. Правда, настоящая буря, похоже, закончилась, и она наблюдает лишь отражающиеся на лицах последствия. Лицо миссис Уиллс разгневано, она будто все еще мысленно бормочет проклятия. Люси и Эстер Пинни, другая служанка, сидят за кухонным столом и с кислым видом ковыряют вилками в тарелках с завтраком, состоящим из сыра, хлеба и селедки. Рядом стоит поднос с тарелкой нетронутой еды.

— Мама снова отказалась от завтрака?

— Даже Люси не уговорила, — резко мотнув головой, отвечает миссис Уиллс, — Люси сообщила миссис Брискоу, что яиц на завтрак сегодня не будет, а ваша матушка рассердилась и убежала. Я пошла наверх, чтобы извиниться и все загладить, но она еще больше рассердилась, а потом, — миссис Уиллс бросила неодобрительный взгляд на девушек, — вытолкала меня и заперлась, потому что кто- то оставил ключ изнутри.

Приглядевшись, Анна видит, что голубые глаза Люси припухли, а на нежных, как спелый персик, щеках ее еще не просохли слезы. Это красивая девушка с мягким и добрым характером, и мать Анны любит ее до безумия. Шарлотте нравится часами расчесывать длинные золотистые волосы Люси, если только та не против, и вообще, стоит ей только увидеть перед собой безупречную, чисто английскую красоту этой девушки, она легко успокаивается. Когда Шарлотта выходит из себя, всегда зовут Люси — само присутствие ее действует на больную благотворно. Но сегодня, похоже, ее расстроило что-то очень серьезное.

— Я его там не оставляла, — фыркнула Люси.

— И я не оставляла, — горячо прибавила Эстер.

— Нет, это ты его там оставила, — говорит Люси, — Что я, дура, что ли, оставлять ей там ключ?

— А я в этой комнате вообще почти не бываю, а вот ты там вечно торчишь.

— Ты сделала это нарочно, — с негодованием говорит Люси. — Ты хочешь, чтобы мне попало, потому что завидуешь.

— Кому, тебе? Стану я завидовать какой-то дуре, которая вечно не помнит, что делает!

— Хватит, девочки, — приказывает Анна.

Служанки смущенно умолкают.

Ну почему у нее никак не получается наладить мир в семье, как делала ее мать, когда была здорова? Плохая она хозяйка…

Эстер на год старше Люси, у нее темно-рыжие волосы и лицо сплошь покрыто веснушками, но в свои шестнадцать она еще довольно худа и угловата. Красавицей, как Люси, с которой, увы, ее постоянно сравнивают, она никогда не станет. Когда девочки повзрослели — а они уже служат у Анны шесть лет, — Эстер стала еще и очень обидчивой. Не совсем понятно, сознает ли это она сама, но Анне порой приходится нечаянно подслушивать, как, разговаривая с Люси, она злится; кроме того, из них двоих замечаний Эстер заслуживает чаще: то со стиркой не справится, то постель застелет не так, как надо, то пошлешь ее с поручением на пятнадцать минут, а она полдня где-то прогуляет. Анне частенько приходит в голову, что в доме у нее обитают две феи: только одна добрая, а другая не очень. Но не вечно же они будут с ней жить. Обе девушки — сироты, и Анне, их хозяйке и опекунше, скоро придется подумать об их приданом. Она переводит взгляд на Эстер, и та сразу опускает полыхающие скрытым огнем глаза в тарелку. Еще неизвестно, захочет ли кто взять за себя такую.

— Меня не волнует, чья это работа, — говорит миссис Уиллс, — Завтракайте поскорей, а потом марш наверх, вскрывать дверь миссис Брискоу: одна будет ее отвлекать, а другая найдет ключ, иначе учтите, на рынок сегодня не отпущу ни одну, ни другую.

— Слушаюсь, мэм, — в один голос почтительно откликаются те.

Хотя девушек она уже отчитала и теперь стоит спиной и помешивает что-то в булькающем котле на печи, видно, что миссис Уиллс все еще не успокоилась. Анна догадывается, в чем дело, и пытается избежать грозящего ей выговора с помощью отвлекающего маневра.

— Надо бы заказать еще один ключ. Спрячем куда-нибудь, чтобы она не знала, и если снова запрется, дверь легко будет открыть. Пригласите, пожалуйста, сегодня слесаря.

— У нас нет на это денег.

— Уже есть.

Миссис Уиллс стучит деревянной ложкой о край котла, где готовится рагу на обед, и кладет ее в сторону. Потом поворачивается к Анне, и та сразу видит, что маневр ее не удался.

— Интересно, где это вы шлялись всю ночь? Хоть бы предупредили! Я чуть не умерла от страха!

Экономка миссис Уиллс превосходная, хотя несколько строгая; она живет в семье Анны со времени их переезда в Лондон, но Анне порой хочется ей напомнить, что ей уже не двенадцать лет и что она как-никак ее хозяйка.