— А что такое конституция? — сел на своего конька обер-прокурор. — Ответ на этот вопрос дает нам Западная Европа…

Да, что такое конституция? Присутствующие, как по команде, напряглись, и даже кое-кто наклонился вперед, невольно упершись локтями в малиновое сукно. Лорис-Меликов и Абаза — с двух сторон — скосили поднятые кверху глаза — из-под бровей — на Константина Петровича. Лорис-Меликов — без особого выражения, как бы пуговичные, но по-армянски маслянистые, будто приветливые, нераздраженные и обманчиво согласительно-понимающие, а Абаза — маленькие, юркие, подвижные, острые, как у азиатского купца-хитрована.

Великий князь Константин Николаевич снял пенсне и принялся небрежно протирать огромным батистовым платком. Все знали: коли брат покойного императора снимал пенсне — слух у него становился тонким и цепким.

— Да, — и он пошевелил мясистыми алыми губами, — так что же такое конституция?

Вопрос великий князь произнес, скорее, про себя.

— Конституции, там существующие, — продолжал Константин Петрович, прямо вперив взор в бывшего воспитанника, стараясь передать ему и свои знания, и свой опыт правоведа, и свой сердечный трепет — суть орудие всякой неправды, орудие всяких интриг.

«Он сразу взял быка за рога», — произнес мысленно наш стенограф Перетц. Конституция даст парламент, а парламент погрязнет в драках и партийных комбинациях. Пушкин и Жуковский смеялись над французским парламентом и избранными депутатами. Перетц человек культурный, круг ассоциаций обширен. Дантес был членом парламента. И граф Морни! Никто никогда ничего не слышал об английской конституции, а как живут!

— Примеров этому множество. — То, о чем подумал Перетц, мгновенно как бы передалось обер-прокурору. — И даже в настоящее именно время мы видим во Франции охватившее все государство борьбу, имеющую целью не действительное благо народа или усовершенствование законов, а изменение порядка выборов для доставления торжества честолюбцу Гамбетте, помышляющему сделаться диктатором государства. Вот к чему может вести конституция, — закончил Константин Петрович, и его нервная энергия влилась в сидящих за столом, который, как назло, был крыт возбуждающим физиологию малиновым сукном.

Однако цвет сукна присутствующим виделся не малиновым и не красно-кирпичным, придворным, а алым, пунцовым, кому и черным — колером пролитой крови погибшего на их глазах монарха. Почти все находились неделю назад во дворце, где на лестнице и коврах виднелись следы жидкости отнюдь не голубого цвета. Призрак одноглазого преступника Гамбетты, вызванный обер-прокурором, потряс собравшихся. Десять лет назад это чудовище иудейского вероисповедания входило в состав французского правительства национальной обороны. Господи, Тьер, Господи, Парижская коммуна, Господи, помилуй нас! Тьер, расстрелы, версальцы, баррикады, прудонисты: собственность есть кража; бланкисты: долой королей, аристократов-на фонарь! А между тем ловкий еврей — одноглазый или полутораглазый — Гамбетта выкрутился, выжил и теперь опять норовит в премьер-министры или уже стал премьер-министром? В смертельной сутолоке последних дней не каждый бы ответил на прямо поставленный вопрос.

Но Гамбетта — нет! Нет, нет и нет! Пусть великий и чарующий Париж — эта столица всемирной крамолы — шествует своей дорогой. Мы русские, мы православные, мы христиане, мы жалеем собственный народ, мы не желаем бесконечных революций, нам нужна спокойная и великая Россия, Россия без потрясений и убийств. Так или примерно так думали лучшие из сидящих за столом, хотя среди них находились и те, что надеялся вести конституционную Россию по лезвию бритвы, избегая встречи со Сциллой и Харибдой. Лишь Константин Петрович понимал тщетность подобной мечты.

Словом, Парижская коммуна — нет! Гамбетта — нет! Даже Валуев, подозревавший обер-прокурора в лицемерии, китайщине и желании бесконтрольно пользоваться властью, заерзал в кресле и хмыкнул. Если конституция посадит нам на плечи Гамбетту, то, пожалуй, Константин Петрович имеет рацио! Гамбетту либералы с Английской набережной не проглотят.

— Нам говорят, что нужно справляться с мнением страны через посредство ее представителей. Но разве те люди, которые явятся сюда для соображения законодательных проектов, будут действительными выразителями мнения народного? Я уверяю, что нет. Они будут выражать только личное свое мнение и взгляды.

А между тем обер-прокурор не бывал на заседаниях сталинского Верховного Совета, который постулировал по кремлевскому стандарту мнения и взгляды одного-единственного человека, он не посещал и заседания Государственной думы до революции, которая озвучивала взгляды и мнения черт знает кого и в столь сумбурной форме, что до сих пор разобраться в сем предмете не представляется возможным. Извините, что я использовал в авторском тексте словосочетание, абсолютно несовместимое с личностью Победоносцева как правоведа и обер-прокурора Святейшего синода. Но последние примеры самые зловещие!

Речь обер-прокурора настолько резко отличалась от выступлений в присутствии монарха, что уже одним этим потрясла слушателей, привыкших к иным докладам. Император изменился в лице. Порыв Константина Петровича не мог его не затронуть. Воздух в зале сгустился и потемнел, но не оттого, что туча повисла над Невой. Малиновое сукно приобрело агатовый оттенок.

Император, впервые проводивший подобное совещание, плавно развел руками и, обращаясь к сподвижникам, из которых добрая половина ему явно и неявно противилась, произнес:

— Я думаю то же. Мне не раз говорили министры, что в Дании депутаты, заседающие в палате, не могут считаться выразителями действительных народных потребностей.

Упоминание о Дании, родине принцессы Дагмары, его супруги, бывшей невесты покойного Никсы, — свидетельствует, и свидетельствует убедительно, о полной растерянности осиротевшего властелина. Крошечная Дания без значительных конституционных и парламентских традиций, во всяком случае, не таких демонстративных, как Англия или Франция, — первое, что пришло в голову еще неопытному руководителю страны с колоссальной территорией и неисчерпаемыми природными богатствами. Валуев покачал головой, Строганов сидел нахохлившись. Он отлично разбирался в умонастроениях воспитанника. Абаза передернул плечами. Набоков поглаживал длинными пальцами высокий лоб. Не очень далекий принц Ольденбургский усмехался, не совсем отдавая себе отчет в происходящем. Адлерберг закусил губу: его друг — покойный император — подобрал бы более удачный пример. Лорис-Меликов, уступающий интеллектом лишь Константину Петровичу, натянул на физиономию маску непроницаемости. Сосед отпускал инвективу в адрес бархатного диктатора.

Константин Петрович, казалось, не замечал мелких, но существенных деталей реакции коллег. Эмоциональный поток становился резче, глубже и определеннее. Нельзя упускать момент, надобно выложить все до конца. Лавина сдвинула огромный валун, и он покатился под гору, сметая препятствия на пути. Обер-прокурор, чуть ли не оборвав императора, продолжил с прежней, а быть может, и большей энергией:

— И эту фальшь по иноземному образцу, для нас непригодную, хотят, к нашему несчастью, к нашей погибели, ввести и у нас. Россия была сильна благодаря самодержавию, благодаря неограниченному взаимному доверию и тесной связи между народом и его царем. Такая связь русского царя с народом есть неоцененное благо. Народ наш есть хранитель всех наших доблестей и добрых наших качеств, многому у него можно научиться. Так называемые представители земства только разобщают царя с народом. Между тем правительство должно радеть о народе, оно должно познать действительные его нужды, должно помогать ему справляться с безысходною часто нуждою. Вот удел, к достижению которого нужно стремиться, вот истинная задача нового царствования…

Сделаем паузу, но не для того, чтобы пространно откомментировать откровенный фрагмент обер-прокурорской филиппики. Два коротеньких и ни на что не претендующих замечания. Начнем с конца. Никто никогда в открытом выступлении не упоминал о безысходной нужде народа, именно народа как целого, а не отдельных слоев. В безысходной нужде находилось крестьянство, работные люди, чиновничество, студенчество, духовенство, жалкое офицерство, солдаты, каторжные, ссыльные, переселенцы, разоряющееся дворянство — русский народ!