— Но, конечно, не он пойдет на вас с револьвером, но он обязательно будет где-то поблизости. Когда Балмашов стрелял в Дмитрия Сергеевича, Гершуни видели на площади Мариинского дворца. Он подопечных не оставляет, пока не прогремят выстрелы.

— Что ж вы, Александр Спиридонович, предлагаете мне вести наблюдение за толпой, которая частенько окружает меня, когда я покидаю карету? Нет, увольте: я для этой цели не гожусь.

— Помилуйте, Константин Петрович! Ни в коем случае! Но врагов надо знать в лицо. Мало ли что им приспичит. Народец они коварный и аховый.

На похороны Сипягина он по просьбе жены сперва решил не ездить. Между выстрелом Карповича в Боголепова и покушением Лаговского в прошлом году прошло всего несколько дней. Потом выяснилось, что Екатерина Александровна словно в воду глядела. Разумеется, правду при подобных обстоятельствах, сталкиваясь с этакой публикой, выяснить до конца невозможно. Но сам Плеве за несколько месяцев до собственной смерти познакомил его с показаниями некого Григорьева — слушателя Михайловской артиллерийской академии. Сын капитана, амбициозный и щеголеватый поручик при аресте сразу сознался, что вызвался убить обер-прокурора Святейшего синода господина Победоносцева и подстерегал известную карету вместе с Гершуни и женой Юлией Феликсовной Юрковской на Невском. Показания поручика, касающиеся других эпизодов, выглядели довольно фантастично, но в Победоносцева он действительно намеревался стрелять. Егор, который после залпов Лаговского был сильно напуган, видел Григорьева, и не раз, стоявшего на ступеньках конки. Однажды поручик соскочил на мостовую прямо на ходу и завернул в портерную, покинув питейное заведение лишь после возвращения Победоносцева. Так или иначе, но смерть Сипягина и два конверта на имя обер-прокурора, обнаруженные в портфеле Балмашова, служили грозным предупреждением. Противно соблюдать осторожность, не чувствуя за собой ни малейшей вины. Больше остального Победоносцева беспокоило то, что конвертов оказалось два. Возможно, Балмашов хотел передать второй кому-то из соучастников готовящегося покушения. Не исключено, что и Григорьеву. Револьверные залпы, в один день выпущенные террористами, одетыми в военную форму, должны были произвести огромное впечатление. Но нелишне предположить, что существовал и третий преступник, таившийся до сих пор во мгле.

— Боже, как все это отвратительно! — восклицала Екатерина Александровна, протягивая фон Плеве чашку ароматного чая, без которого в доме Победоносцевых гостей не отпускали. — Боже, как все это отвратительно! И за что? Сколько Константин Петрович сделал для России, для русского народа, наконец, для царствующей династии!

Министр молчал, опустив проницательный и неподвижный взор. И он, и Победоносцев хорошо знали, что обер-прокурор давно потерял влияние на государя. Покойный император Александр III не лишал обер-прокурора доверия, но и к советам наставника более не прислушивался:

— У него отсутствует положительная программа. Он неспособен предложить ничего нового. Он силен только в критике.

Император Николай II в узком кругу петергофских друзей в присутствии фон Плеве обронил:

— Эпоха Константина Петровича давно миновала. И мне трудно с ним беседовать. Но я не в состоянии расстаться с этим человеком и вряд ли когда-нибудь расстанусь. Репин и в портретном этюде, и в самой картине — между прочим, за один сеанс — уловил в Победоносцеве суть его характера.

Министр понимал, что император окончательно изменил отношение к Победоносцеву после нашумевшей истории с писателем Львом Толстым. Софья Андреевна, не стесняясь и не сообразуясь ни с какими приличиями, обвиняла обер-прокурора в многолетней травле мужа. Между Победоносцевым и Толстым существовала застарелая неприязнь, в основе которой лежала будто бы альковная сплетня. Министр сплетням не верил, но он прекрасно знал действующих лиц скрытой, как утверждали, от посторонних глаз драмы. Красота Екатерины Александровны Победоносцевой, урожденной Энгельгардт, несомненно, волновала многих, особенно в молодости. Вела она себя безукоризненно, но сплетня как тень никогда не оставляла ее. Да, император ни за что не расстанется с Победоносцевым — не хватит решимости, однако поездки обер-прокурора в Царское Село и Петергоф становились с каждым годом все реже и реже.

Отношение императора к почтенному старцу в данном случае не имело значения. Убийство Победоносцева нанесло бы православию сокрушительный удар. И без того Константина Петровича поносили на каждом углу. В чем только не обвиняли обер-прокурора! Социалисты и народовольцы — в казни первомартовцев, разночинцы и интеллигенция — в казни вторых первомартовцев, общество — в организации «Святой дружины», к которой он не имел ни малейшего отношения, евреи — в погромной агитации и больше того — в подготовке позднее вспыхнувших кровавых событий в Кишиневе.

Лаговский на допросе прямо заявил:

— Я задумал его убить как лицо, занимающее пост обер-прокурора Святейшего синода, потому что мне несимпатична была его государственная деятельность.

— Неужели сказанного вами достаточно, чтобы пойти и купить бельгийский «бульдог» калибра 370, такого же, как и патроны, найденные у вас в вещах? — спросил фон Плеве. — Ведь «бульдог» обладает большой убойной силой и валит насмерть человека с двадцати пяти шагов. Неужели, повторяю, наличие или отсутствие симпатии к тем или иным людям способно подвигнуть вас на убийство?

— Это убийство идейное, — уныло произнес Лаговский после долгой и тягостной паузы. — Это протест против направления правительственной деятельности, и не только самого обер-прокурора.

Дом у Победоносцевых поставлен великолепно. Министр не частый посетитель. Он постоянно испытывал неловкость, беседуя с одним из самых образованнейших и умнейших людей России, за которым с завидным постоянством охотится кучка недоучившихся мальчишек. Гибель Победоносцева разрушила бы многие жизни. Он человек семейственный и окружен родными и близкими, которых содержит на весьма скромное жалованье. Он не стремится пополнить собственную казну побочными доходами и не принимает участия ни в каких коммерческих предприятиях. Отчетность Общества Добровольного флота, которое он некогда возглавлял, и по сей день служит примером безупречности в финансовых делах. Покойный император Александр III нередко говорил своему другу и адъютанту генералу Черевину — человеку неглупому, хотя частенько бывавшему подшофе:

— В нашей-то стране, где каждый второй или вор, или мошенник, или каторжный, личность Победоносцева обладает особым нравственным значением. Очкарика надо беречь как зеницу ока! Жаль, что практические его качества близки к нулевой отметке.

А Александр III — и фон Плеве знал это его свойство по опыту — не любил отпускать комплименты. Император глубоко вникал в суть каждой проблемы, работая с документами в кабинете до позднего вечера. Раньше террористы не сосредотачивали внимания на фигуре Победоносцева, но с появлением на авансцене Гершуни ситуация изменилась. Обуховские события выдвинули Сипягина в число первоочередных жертв, и фон Плеве убедился, что следующим намечен обер-прокурор. К тому есть масса причин. Гершуни начнет срезать верхушки. Губернаторов, генералов и судейских ему мало. Чтобы подтолкнуть революцию, нужны выдающиеся акты, нужна большая кровь.

Еще подполковник Судейкин пустил по департаменту любопытную формулу: «Большая кровь — это кровь больших государственных чиновников».

Удивительным образом идеи способного агента усвоил глава Боевой организации партии социалистов-революционеров, нацеливая легкомысленных, но — надо отдать им должное — отважных молодых людей на убийство Победоносцева. Гершуни был готов рискнуть собственной жизнью ради благой цели.

Спустя много лет сексот Вячеслава Константиновича фон Плеве, вспоенный и выкормленный министром, писал, адресуясь в Берлинский полицай-президиум: