В чудесный апрельский день, какие редко выдаются в Петербурге, нежаркий, умеренно ветренный, отмытый до блеска влагой, с летящими по глубокому небу, сверкающими белизной облаками, Чичерин отправился на Литейный в надежде застать Константина Петровича, однако его постигла неудача. Возвратившись домой, отягощенный печальными думами о происходящем, Чичерин быстро набросал обер-прокурору письмо, которое раскрывает истинное отношение известного сторонника реформ, либерала и государственника к деятелю с репутацией демона, мракобеса и реакционера. Вот два крошечных фрагмента руки Чичерина.

«Когда подумаешь, кто и как составлял Положение 19-го февраля и кто и как на него посягает, горько и страшно становится за Россию», — писал Чичерин, проводя четкий водораздел между людьми начала александровского царствования и лорис-меликовской по-восточному хитрованской администрацией, претендующей на звание преобразователей и не сумевшей обеспечить устойчивость власти и безопасность главы государства.

Второй фрагмент касается общественной оценки обер-прокурора. «Вы один думаете не о себе, а о деле, тогда как все остальное носится по воле ветра, воображая, что тем упрочит свое положение. О, человеческое безумие!» — восклицает в заключение Чичерин, который славился умением сочетать достижения европейской цивилизации со специфическими обстоятельствами России, не унижая ее, не оскорбляя и не нарушая природной константы.

Не скрою, что я стараюсь отодвинуть в глубину главы эпизоды, касающиеся смертельной бойни на набережной Екатерининского канала, и вместе с тем показать, как восприняли воспетое террористами, а вслед им и советскими «гуманитариями» событие передовые и лучшие умы страны, одновременно подчеркнув причастность Константина Петровича к чичеринским трактовкам, с какими, впрочем, не всегда и не во всем соглашался. Чичеринские документы той поры не таятся в недрах архивов. Они просто находятся в забвении, к ним относятся с пренебрежительной гримасой или, во всяком случае, относились до последней поры. Общество сосредотачивалось на откровениях террористов. И напрасно! Что есть интеллект Желябова в сравнении с интеллектом Чичерина? Сравнимо ли умение предвидеть социальные последствия убийства монарха госпожи Перовской с чичеринским прогнозом? Каков вклад в науку техника Кибальчича и профессора университета Чичерина? До каких пор мы будем слушать и подчиняться невеждам и недоучившимся студентам, гробить в недрах гулаговских нор и отбрасывать в глухую безвестность тех, кто мог осветить нашу дорогу в неведомое, но существующее? Кратко познакомлю читателя с мыслями Чичерина, изложенными в записке, адресованной новому императору и переданной Константину Петровичу для сведения.

«Мы переживаем страшное время, — констатирует в сопроводительной заметке Чичерин. — Дай Бог, чтобы оно нас образумило». Он выражает уверенность, что «при нынешних обстоятельствах всякий, у кого есть мозги в голове, обязан сказать свое слово». А вот и его слово — не последнее в ряду многочисленных и в основном неудачных слов произнесенных по этому поводу. Итак, за мной, как говаривал Михаил Афанасьевич, читатель! За мной! И ты не пожалеешь! Не бойся плотно положенных друг на друга строк! Не сетуй на автора, что он тебе не облегчил занятие и не диалогизировал, домысливая замечательный документ. За мной, не ленись и выбрось из головы то, чем тебя пичкали в школе, в том числе и высшей!

«Страшной катастрофой завершилось одно из величайших царствований в русской истории, — такой весомой и поистине поэтической фразой начинает свое откровение Борис Николаевич Чичерин. — Монарх, который осуществил заветные мечты русских людей, который дал свободу двадцати миллионам крестьян, установил независимый и гласный суд, даровал земству самоуправление, снял цензуру с печатного слова, этот монарх, благодетель своего народа, пал от руки злодеев, преследовавших его в течение нескольких лет и наконец достигших своей цели. Такая трагическая судьба не может не произвести потрясающего действия на всякого, в ком не помутилась мысль и в ком не иссякло человеческое чувство».

Здесь нет ни одной натяжки, ни крупицы лжи. И что же? Как оценила характеристику царствования будущая Россия? Со смехом и презрением. Вместо того чтобы вставить чичеринский пассаж во все учебники истории в качестве великолепного, емкого и удивительно точного эпиграфа, тупое и обидное замалчивание, дурно прикрытое и задвинутое в дальний угол клокочущей пролетарской ненавистью. Научная же и гражданская формула Чичерина в записке преподана в виде элегии — утонченной и своеобразной.

И мгновенно, как опытный драматург, Чичерин ломает ситуацию, демонстрируя на контрасте результат колоссальных усилий монарха, ибо Великая реформа — это настоящая, подлинная реформа императора Александра II, а не вялая и позорная уступка обстоятельствам. Дальнейшее свидетельствует, что держать Россию в крепостнической узде удалось бы еще не один век, чуть подновив политическую терминологию. Сталинская беспаспортная колхозная система, предвиденная и Чичериным, и Победоносцевым, с успехом подтверждает сказанное.

Совершенные Александром II преобразования, продолжает Чичерин, должны были поднять русскую жизнь на новую высоту, дать крылья слишком долго скованному народному духу. Произошло на деле не то. Везде наблюдается упадок умственный и нравственный, отчасти материальный. На заключительном замечании стоит задержаться. Прекрасно осведомленный о жизни провинции деятель дает понять, что экономическое положение, быть может, и не завидное, но и не катастрофическое. Однако вместо благотворного порядка — разлад. Повсюду неудовольствие, повсюду недоумение. Чичерин ставит знак равенства между Россией и хаосом. А решимость проявляют одни разрушительные элементы, угрожая гибелью не только правительству, но и всему общественному строю.

Любопытно, что Чичерин — этот безусловный сторонник благодетельных перемен — вовсе не стремится к ломке всей государственной машины. Наоборот, «мы должны ежеминутно трепетать за самые священные основы народной жизни». Реформы реформами, а священные основы неколебимы. Что означает сия мысль? Жизнью человеческой нельзя рисковать. Печальное состояние приписывают, продолжает Чичерин, тем реакционным стремлениям, которые в последнюю половину прошедшего царствования получили перевес в правительственных сферах. Это взгляд поверхностный, заключает Чичерин. По его мнению, можно критиковать администрацию, но в итоге нет преобразования, которое подверглось бы серьезному искажению в коренных своих основах. Подобный вывод и из уст знатока государственного права, честного и прямого общественного деятеля нельзя оставлять в небрежении. Тогда что же? Как отнестись к безумным прокламациям Михайлова, Заинчневского, Писарева и прочих? Зачем «Колокол» подводил под виселицу десятки молодых энтузиастов? Во имя чего? «Державная рука, их совершившая (речь идет о преобразованиях), хранила их, как свое детище».

Сейчас Россия получила возможность развиваться. Вот вывод Чичерина, основанный на социальном анализе. Чрезвычайные меры, однако, вызваны именно террором. И далее идет великолепный фрагмент, редкостный по точности и откровенности: «Взваливать на происшедшую в правительстве реакцию вину общественной смуты, приписывать существующий в обществе разлад тем или иным циркулярам министров, мнимому деспотизму губернаторов, предостережениям, которые даются журналам, или даже существованию подушной подати и паспортной системы — значит пробавляться пустяками. Кто довольствуется подобными объяснениями, с тем столь же мало можно говорить о политике, как со слепым о цветах».

Далее комментировать Чичерина, выпячивая ту или иную отточенную формулу, мне кажется излишним. Его текст настолько актуален и современен, что вполне способен заменить любую статью в любой нашей газете, и читатель ни за что не отличит ее от иногда попадающихся и сегодня превосходных образцов свободной публицистики.