Строгановы не принадлежали к московской знати. Где им до Голицыных да Шереметевых, Щербатовых да Бутурлиных, Долгоруких да Репниных! Этих представителей боярства Петр Великий к трону приблизил. Но и умных дворян от себя не отталкивал — Пушкиных, Толстых, Бестужевых, Волынских, Новосильцевых. Вот при Петре и Григория Дмитриевича Строганова в бароны пожаловали. Но кто у Преображенского бомбардира за заслуги не награждался титулом! Некий Шафиров, сын пленного и крестившегося еврея, служившего во дворе боярина Хитрова, а потом бывшего сидельцем в лавке московского купца, и то получил барона. Сын жалкого вестфальского пастора Остермана от него не отстал. Важно для продвижения наверх иметь чем похвалиться перед отечеством. Александр Сергеевич Строганов, возведенный в графское достоинство при Екатерине Великой, внезапно стал президентом Академии художеств и сенатором. Правда, Строгановы искусство почитали издревле, заказывая мастеровитым иконописцам лики святых. От их щедрот и Строгановская школа пошла: Истома, Прокопий Чирин, братья Савины, Москвитин создали славу заказчикам. У сиятельных поморов к тому времени выработался изысканный вкус. Особо ценили они миниатюрное письмо, утонченную цветовую гамму, выразительную манерность традиционных поз и жестов. Иконы строгановской школы стоят нынче баснословных денег. Не в каждом столичном музее обнаружишь драгоценные изображения.

И вот теперь потомок солеваров, напоминавший чем-то французского принца из рода Бурбонов, основавший в неполных тридцать лет «Школу рисования в отношении к искусствам и ремеслам», признанный мировой наукой ученый и распорядительный генерал-губернатор Москвы, сын Григория Александровича Строганова, двоюродного дяди Натальи Николаевны Пушкиной и отца небезызвестной и загадочной Идалии Полетики, приглашал Константина Петровича в Петербург к подножию трона в достаточно бурную и непростую эпоху, вошедшую в русскую историю под названием оглушающе прельстительным — эпоха Великих реформ. Квасной патриотизм, а позднее несведущий и безнравственный большевизм не позволили этому словосочетанию выйти на международную арену.

Ну как здесь отказаться?! Да еще выдержку из твоей лекции граф почти наизусть произнес, уловив самую сердцевину обобщенного взгляда на любые благодетельные изменения. Потомок солеваров знал, как проводить смотрины репетитора.

Граф Строганов будто прочел мысли Константина Петровича и сказал:

— Наша семья на своем опыте узнала важность воспитательных талантов гувернеров и учителей. Имя Лагарпа вам, конечно, знакомо. Но житие Павла Александровича Строганова, брата моего отца, вряд ли ведомо. Он подростком попал в руки яростного республиканца Ромма, который, реэмигрировав, отправился в Париж и затем стая членом партии Горы и заседал в Конвенте. Можете себе легко вообразить, за что он голосовал?! Подумать только, и оторопь берет! Сей Ромм безответственный увлек дядюшку Павла в Париж, и они вместе начали регулярно посещать Национальное собрание. Дядюшка блестяще владел французским и вскоре был избран секретарем, на мой взгляд, лжепатриотического общества «Друзья закона». Летом 1790 года ему не исполнилось двадцати, а он до казни короля успел поступить в члены разбойничьего якобинского клуба. Бог знает, чем бы кончил, если бы Екатерина Великая не послала Николая Николаевича Новосильцева за ним в Париж. Новосильцев, к сожалению, сам придерживался сходного направления идей, но будучи в родстве с нами и в большой дружбе со всем семейством, отконвоировал легкомысленного выученика господина Ромма на родину. Через десять лет оба — Николай Николаевич и Павел Александрович — стали негласными советчиками императора Александра Павловича. Лучше, как говорится, не придумаешь! Мало того! Дядюшка вел тайные записи бесед после обеденного кофе в укромном, секретно устроенном кабинетике молодого императора. Слава богу, у сына масона и мальтийского рыцаря хватило русского ума и трезвости не идти на поводу у подражателей французских смутьянов и английских парламентаристов. Страна еще не была подготовлена к реформам, в основу которых должно было лечь право на свободу и собственность. Польша в этой компании имела опасного представителя — раскаявшегося мятежника Адама Чарторыйского, интернированного в России. Да что толковать! Лагарповская демагогия наделала массу бед! Записи дядюшка вел на французском — революционном — языке! Шептались тоже по-французски и мозги французские наполовину имели, хорошо, что не болезнь. Вот куда способны завести педагогические забавы!

Константин Петрович с невероятным удивлением взирал на потомка именитых людей, с гордостью носивших сие более редкое и почетное звание, чем нынешний графский титул. Между тем столь интимные признания, которые надобно и полезно принять в качестве серьезного обоснования осторожности, с какой подбирались цесаревичу учителя, безусловно, подчеркивали важность и государственную значимость места, предложенного Константину Петровичу. Тонкая изящная кисть Строганова недвижно лежала на столешнице. Константин Петрович перевел взор вниз, на колени, посмотрел на свою мясистую ладонь и пустил руку с крупными узловатыми пальцами вдоль резной ножки деревянного кресла, на кончике которого сидел.

— Я не имею в виду цесаревича и великих князей, но сейчас молодые люди из хороших семейств, побывавшие за рубежом, сплошь и рядом заражены пустыми либеральными идеями, ничего не понимая в действительном положении дел и не ощущая опасности, которая таится в недрах чужого влияния, — сказал Константин Петрович с чувством облегчения: мыслили они если не похоже, то близко к тому.

— Цесаревич действительно склонен к модному либерализму, и конституционные призраки тревожат его юношеское воображение. Я надеюсь, что ваш исторический подход несколько остудит кое-кем подогреваемый пыл. Никса любимец императрицы, младший брат Александр — отца. Я наблюдаю за вами давно и не могу не отдать должного вашей последовательности. Когда профессор Кавелин и Михаил Михайлович Стасюлевич ведут себя как маятники, взявшие энергию от безумного толчка, вы поражаете и привлекаете к себе строгостью выкладок, логикой, адекватностью времени и умеренностью воззрений.

— Благодарю вас, ваше сиятельство, за непомерно высокую оценку моего труда. В теоретических посылках я предпочитаю опираться на практику и вижу, что радикализм приводит к крушению замыслов и ненужным жертвам. Вы знаете, что я усердно работаю и над историческими, и над юридическими аспектами того, что у нас по ужасному недоразумению называют крепостным правом. Сейчас, слава богу, положение от девятнадцатого февраля сию форму хозяйствования отправило в архив. Однако найдется немало сторонников немедленного углубления благодетельной реформы. Вы, вероятно, интересуетесь, от какой печки я начну плясать в беседах с цесаревичем? Прежде всего он должен усвоить, что крепостное право не есть результат злодейских происков сильных мира сего. Так традиционно сложилась в России своеобычная форма экономических отношений, отчего проистекает, что приписка и прикрепление крестьян к земле считалось делом государственным. Я надеюсь, что ваше сиятельство не станет возражать?

Удлиненная кисть Строганова дрогнула и поплыла по воздуху. Изысканной формы, почти женственными пальцами он коснулся выпуклого лба и сквозь них взглянул на Константина Петровича, который вдруг ощутил на себе скользящие лучики от двух прозрачно-синеватых льдинок.

— Мне остается лишь выразить согласие, — сказал граф после паузы. — Я очень рад, что вы сами заговорили о существенном. Признаться, я не желал подвергать вас экзамену или выражать случайные опасения. Крепостное прошлое России есть тема, постоянно волнующая цесаревича.

Константин Петрович как можно незаметнее согнул локоть, приподнял пущенную вдоль ножки кресла руку и водрузил отяжелевшую ладонь на колено. Устойчивость позы придала уверенность. Выступающим перед аудиторией — а Строганов был для Константина Петровича в данный момент аудиторией — такое чувство понятно и знакомо.