«Неладно получилось... неладно, — обожгло как кипятком. — Отвечать за кровь... Шалишь».

Феня приближалась. Сорвал замок, распахнул настежь дверь, разбросал по коридору грязное бельишко, кое-какие вещи, закричал:

— Воровать, механизатор... Стой, не уйдешь!.. Эй, народ! — И вылетел на улицу. Подбежавшей жене пригрозил:

— Прогулочки-забавы, а в доме воры... Я еще вникну! Собирай свидетелей. Да зыкни, зыкни, али не жалко собственного добра?

Зыкнули. Прибежали люди. Саймасай увел ошеломленного паренька. А Якубенко все бушевал, бушевал.

— Рационализатор... изобретатель. Студентом-заочником прикинулся. А вникни — ворюга. Да еще с комсомольским званием. Нет, я так не оставлю — без последствий. Завтра же.

И не оставил. Ни свет ни заря пригласил свидетелей, соседей. Показывал взлом, отобранное у грабителя барахло. Внушал:

— Прикинулся пай-мальчиком, а оказался рецидивистом.

— Будет вам, уже и рецидивист, — оборвал его Саймасай.

У Якубенко дремучие брови закрывали лицо.

— Приучили нас благодушничать. «Все мы братья». А потом ахаем, охаем, когда нож в спину.

— Пока что ножом пошутил неосторожно ты, — не сдавался Саймасай.

Мало кто в совхозе поверил, что Ефим Моисеев вор. Сам он об этом услыхал, когда пошел в больницу перевязывать рану. И ужаснулся: «Я вор? Да как он смеет! Подам в суд за клевету, за нож». Но пока он возмущался, в суд подал Якубенко. Моисеев обеспокоился: у него был на руках вызов из института на зимнюю сессию.

Утром он прибежал ко мне.

— Сергей Афанасьевич, что же это такое, — и протянул повестку, предлагавшую ему явиться в районный центр — в суд.

— Надо ехать. Тебе нечего бояться. Будешь возвращаться, зайди в магазин хозяйственных товаров, там для меня садовый инструмент должны припасти.

Но из районного центра Ефим не вернулся. Его взяли под стражу. А в совхоз приехал следователь. Он почему-то поселился в доме Якубенко и спешно приступил к опросу свидетелей. «Похоже, у Ефимушки зимняя сессия пропала», — подумал я тогда. Так оно и вышло. Не напрасно говорится: пока суд да дело...

Я решил пойти к Якубенко — поговорить с ним, с Феней. По душам. Но прежде я должен был пройти путем Ефима. Свидетельские показания, к сожалению, были не в его пользу, и у меня больно саднило сердце.

Озеро Кудай-Куль, на берегу которого раскинулась центральная усадьба совхоза, мельчало, зарастало тиной. Мы, взрослые, думали развести в озере зеркального карпа, построить ферму водоплавающей птицы. А комсомольцы мечтали о водной станции — летом, катке — зимой. Но озеро умирало... Как-то, гуляя с Алмой, Ефим пожалел, что озеро зарастает колдовской трясиной.

— А знаешь, — встрепенулась Алма, — старые люди рассказывают, наше озеро когда-то было большим. В него впадала речка Синюха, по дну которой, кажется, мы сейчас идем.

— Куда же она исчезла?

— Почему-то пошла по новому руслу... Да я об этом плохо знаю. Спроси у отца.

Саймасай не только рассказал все, что знал об озере, но и провел Ефима по старому руслу до места поворота. И получалось так, что теперь Синюху и озеро разделяло километра полтора поросших кустарником овражков, намытых дождями песчаных холмов и глубоких промоин.

— Можно повернуть, Саймасай Исахметович, — в словах Ефима слышались и утверждение и вопрос.

— Теперь можно, — подтвердил Саймасай. — Есть у нас и знающие люди и сильные машины.

На исходе того же дня, обговорив все на комсомольском комитете, Моисеев пришел ко мне. У меня сидели Якубенко и Дожа.

— Добрый вечер, — поздоровался он, снимая кепку.

— Заходи, гостем будешь... А мы тут экспедицию снаряжаем в Омск, за саженцами.

— Я еду! — не удержался Дожа. — Перехожу в мичуринскую веру. Коллекционный сад буду выращивать.

Ефим потоптался на месте.

— Я в другой раз загляну, Сергей Афанасьевич. У меня одно дело.

— Зачем же откладывать? Говори, если не секрет.

Моисеев помолчал. И вдруг спросил:

— Совхозу нужна вода?

— Нам много нужно воды: и людям, и машинам, и кукурузе, и садам.

— Так почему же не повернуть речку Синюху в старое русло? Рассказывают, она прежде впадала в Кудай-Куль.

Якубенко присвистнул:

— Еще один новатор-экспериментатор объявился. Да Калмыков этой Синюхой все уши прожужжал. А как прикинули на костяшках, потянуло свыше семисот тыщ старой деньгой. В вышестоящих финорганах нас подняли на смех и приказали заниматься делом, а не моря-окияны разводить.

Ефим вплотную подошел к Якубенко и, сдерживая неприязнь, сказал:

— Степан Митрофанович, можно хоть один раз прикинуть на этих самых костяшках, сколько потянут, к примеру, наши с Дожей мускулы, биение наших сердец?

— На счетах дозволено работать тем, у кого в голове точность и расчет, а не туманы-растуманы. Вник? — обрезал Якубенко и застегнул брезентовый плащ. — Ну, пора ехать, нечего воду в ступе толочь. — И вышел.

Дожа поспешил за бухгалтером. С порога бросил:

— Вернусь из Омска — поговорим.

— Пойду и я, — обронил Ефим, когда мы остались вдвоем.

— Мы не кончили разговор. Садись.

Нехотя Ефим опустился на стул, с горечью сказал:

— Мы построим канал не за рубли, а за доброе спасибо народа. Вот чего не понимает этот скопидом Якубенко.

— Кто это мы?

— Комсомольцы. Вся молодежь совхоза. В неурочное время построим!

— Во-первых, где ты нашел у комсомольцев неурочное время? Вам и урочного не хватает.

— Найдем, Сергей Афанасьевич.

— Во-вторых, прежде чем рыть канал, надо провести изыскательские работы, нужен проект, чертежи и прочая техническая документация. Все это стоит денег, которых нет у нас с тобой. И не дадут... Пошел бы я, пожалуй, еще на один выговор, будь у нас люди с гидротехническим образованием. Разбили б нам трассу без проектов, а канал проложить недолго.

Ефим снял очки, без надобности протер стекла. Это с ним постоянно случалось, когда его осеняла какая-нибудь интересная мысль.

— У меня идея.

— Тут мы с тобой можем посоревноваться. Но, к сожалению, идеями канала не построишь.

— Надо написать в Тимирязевку. Пускай пришлют в наш совхоз студентов-ирригаторов на практику.

Предложение Ефима мне пришлось по душе.

И мы написали. Студенты приехали. Разбили трассу будущего канала в короткие сроки. Первыми на стройку вышли комсомольцы совхоза. Лиля Валентинкина предложила создать две соревнующиеся бригады.

— Рыть канал начнем и от озера и от реки.

— Разумно, хотя директору без личного секретаря будет нелегко. Но уступит, если изберем Лилю бригадиром, — подтрунивал Ефим.

Бригадам выделили одинаковое количество техники, примерно поровну распределили силы. У Лили все шло хорошо до того часа, как она, пробираясь по кустарнику вдоль трассы своего участка, случайно не наткнулась на целующихся Ефима и Алму. И хотя она по-прежнему не щадила себя, подгоняла ребят, в душе что-то угасло. Она летела словно на крыльях — легко, вдохновенно. И вдруг — погасло. Это не могло не сказаться на работе всей бригады.

Последнюю ночь орлы Ефимушки атаковали участок Валентинкиной. На рассвете подняли головной щит, и вода хлынула по руслу только что сооруженного комсомольского канала. Лиля под ликующие крики ребят незаметно отделилась и убежала в лес. Но ей лишь казалось, что она незаметно убежала. Моисеев давно приметил: с дивчиной творится неладное, придумывал догадки, безнадежно далекие от истинных причин. Он догнал Валентинкину на вершине лесистой горы, каких много на границе Кокчетавской и Акмолинской областей. Лиля сидела на коричневом камне и мурлыкала что-то грустное.

— Я не помешаю?

— Нет, — ответила она покачиванием головы, продолжая мурлыкать полюбившийся мотив.

Всходило солнце, и вершины сосен вспыхивали багряными кострами — попеременно: сначала у одиноких сосен-великанов, затем у стройных, как мачты, и ровных, словно подстриженных под гребенку; потом загорелся молодняк на опушках. И все погасло внезапно, пламя растворилось в обыкновенном дневном свете. От земли ударило запашистыми травами, а деревья, казалось, выпрямились и потянулись навстречу потоку солнечных лучей.