Иван Васильевич Панфилов, как и всякий кадровый военнослужащий^*, быстро свыкался с незнакомыми местами, с новой обстановкой. Проходил день-другой, и все становилось привычным, близким, обжитым. Но вот уже неделю жил он в Алма-Ате, а своеобразная, неповторимая красота этого города не переставала волновать его.

Особенно нравились улицы. Прямые, как стрелы, пролегли они с юга на север и с востока на запад, и казалось, что нет им конца-края. Деревья густым, ровным строем вытянулись вдоль тротуаров. Пирамидальный и серебристый тополь, кряжистый дуб, крепыш-карагач, широколистый вяз, березы, липы, белая акация... Не город — сад!

Сейчас, в это раннее утро, пустынные улицы Алма-Аты были особенно красивы. Машина мчалась по городу, и Панфилов с удовольствием поглядывал по сторонам. Промелькнули последние дома предместья, и, прогрохотав по деревянному настилу моста, машина устремилась в горы.

По густому бурьяну прилавков еще ползла мутная пелена рассвета, но солнце вот-вот должно было появиться. И прежде чем машина успела нырнуть с высокого пригорка в лесистое ущелье, Панфилов заметил, как одна из далеких вершин внезапно озарилась красноватым пламенем, и сразу снежная гряда гор, доселе слитая с мглистой далью и едва угадываемая, рельефно проступила на иссиня-матовом небосклоне.

Шофер прибавил газу. Вчера, когда ездили выбирать место для полевых учений, генерал внимательно изучал незнакомый путь и теперь вел машину уверенно, без рывков, хотя мостовая давно осталась позади, и то и дело надо было переключать скорости, приноравливаясь к трудной узкой горной дороге.

Отважно преодолев речушку с предательским илистым дном, не забуксовав на противоположном крутом, влажном от всплесков волн берегу, шофер вырулил на узкий лесистый гребень и затормозил. Здесь вчера генерал наметил себе наблюдательный пункт.

Панфилов, не покидая кабины, приподнялся, поднес к глазам бинокль. Впереди расстилалось горное плато, покрытое сероватым ковром полыни. То тут, то там колюче кустился шиповник и барбарис.

Панфилов пристально и долго осматривал в бинокль долину, потом опустился на сиденье, недовольно сдвинув короткие брови. Шофер выждал, как ему показалось, положенное время и осторожно спросил:

— Будем трогаться?

— Погодите, — сухо ответил генерал, и в его голосе водитель уловил нотки раздражения.

Панфиловым действительно овладела досада, как только он внимательно, с профессиональной придирчивостью осмотрел плато. И не потому, что он сразу приметил на краю противоположного гребня цепочку плохо замаскированных окопов, отрытых, видимо, минувшей ночью. Ему не понравилось другое — тишина и покой, царившие в этот час на плато, хотя тактические учения уже должны были быть в разгаре.

Ему вспомнился вчерашний разговор в штабе. Утвердив план предстоящего учения, он приказал:

— Начнете без меня. Я приеду попозже.

Командир батальона Баурджан Момыш-улы^* сверкнул черными глазами и, приложив руку к козырьку, отчеканил:

— Есть начинать без вас!

Панфилову понравилось, как старший лейтенант произнес эти слова, как он, четко повернувшись, быстро и в то же время неторопливо пошел к дверям.

Когда комбат вышел, Панфилов вопросительно поднял глаза на батальонного комиссара, который почему-то задержался в комнате. Этот человек с подвижным нервным лицом и волнистой шапкой русых волос показался генералу знакомым. «Впрочем, когда долго служишь, все военные кажутся тебе знакомыми», — тут же подумал генерал, продолжая вопросительно смотреть на комиссара полка.

— Позвольте обратиться?

— Слушаю.

— Разрешите, товарищ генерал, после учений в полевой обстановке принять от бойцов присягу.

Панфилов медлил с ответом, и батальонный комиссар добавил:

— Комиссар дивизии в курсе дела. Он согласен.

— Проведете хорошо учения — примем присягу, — улыбнулся Панфилов и, считая разговор исчерпанным, протянул собеседнику руку. Батальонный комиссар, стиснув ладонь генерала, горячо произнес:

— А ведь мы давно знакомы с вами, Иван Васильевич. Логвиненко моя фамилия^*, Петр Васильевич. В Душанбе на учениях встречались. Только тогда вы были полковником, а я политруком. Помните?

Панфилов пристально вгляделся в открытое нервное лицо комиссара, и ему действительно показалось, что он припомнил его.

— Выходит, старые знакомые. Очень рад, — улыбнулся Иван Васильевич. — Со старыми друзьями сподручнее в бою.

Они вспомнили кое-кого из прежних сослуживцев и подивились, как много времени прошло с тех пор.

— С учениями не подведем, товарищ, генерал, — заверил на прощанье Логвиненко.

При воспоминании об этом разговоре у Панфилова еще неприятнее стало на душе. Досадливо сдвинув брови, он откинулся на спинку сиденья, отчего пружины глухо загудели. «Не подведем... Вот и не подвели», — неприязненно подумал он и еще раз поглядел на плато, чего-то ожидая... Там было по-прежнему спокойно.

Панфилов повернулся к шоферу, чтобы приказать ему двигаться вперед. Но в это мгновение первый солнечный луч, вырвавшись из-за вершины горы, ударил в лобовое стекло машины и ослепил генерала. Сразу, как это бывает только в горах, золотистый поток света внезапно и неудержимо заполнил плато, дремавшее под сиреневой дымкой. Оттуда, со стороны солнца, донеслось сначала нестройное, а потом окрепшее «ура».

Панфилов проворно выскочил из кабины и поднёс к глазам бинокль. То, что он увидел, и обрадовало и несколько озадачило его. Вокруг тех окопов, которые он заприметил раньше, вспыхивали условные разрывы снарядов, а на окопы стремительно бежали бойцы, забрасывая их учебными гранатами. Бойцы бежали яростно, спотыкались, некоторые падали, снова вскакивали и снова бежали, изготовив винтовки для штыкового удара. Все это живо напомнило Ивану Васильевичу картины подлинных боев, участником которых был он и в первую мировую войну, и в годы революции.

Бойцы ворвались в окопы, стали невидимыми. По той тишине, которая сразу нависла над «полем боя», Панфилов почувствовал, что там произошла какая-то заминка, за которой неминуемо последует спад боевого порыва, а может быть, и растерянность — роковая спутница поражения. Это он тоже отлично знал по боевому опыту минувших лет. Но тут догадка осенила его, и генерал, опустив бинокль, с удовлетворением погладил щеточку черных квадратных усов.

С противоположной стороны донеслась стройная ружейная пальба, лихорадочно застучали станковые пулеметы, а спустя минуту оттуда, подминая на бегу кусты, вырвалась новая волна бойцов и, пустив в ход те же гранаты-болванки, ринулась на солдат, занявших окопы. Генералу теперь хорошо было видно без бинокля все «поле боя». Один из бойцов, на голову выше остальных, ловко выбил из рук выскочившего ему навстречу «противника» винтовку, схватил его под мышки и, высоко подняв на могучих руках, прыгнул вместе с ним в окоп.