К концу ноября подмосковная станция Крюково превратилась в арену ожесточенных битв. Немцы просочились в наши боевые порядки и засели в подвальных помещениях многоэтажных станционных строений. Наши стрелки блокировали эти группы противника огнем сверху. Но туго было и нашим: к ним невозможно стало подбрасывать подкрепления, боеприпасы, пищу.

Бой длился третьи сутки... Взрывы снарядов, авиабомб. Скрюченное или разорванное в клочья железо, битый кирпич, свист одичалого ветра в порванных проводах.

Только что Береговой оставил свой наблюдательный пункт, оборудованный в гигантской трубе кирпичного завода, и пробирался с ординарцем Топорковым к штабу полка, куда вызвал его по рации подполковник Курганов. Проще и легче было бы пройти по полотну железной дороги, но куда там: плотный, методический огонь немецких батарей давно сделал этот путь непроходимым. Однако пройдя по снежной целине два оврага, густо поросших кустарником, обогнув какие-то дачи и глухие заброшенные дворы и, наконец, совершенно выбившись из сил, Береговой озлобленно сказал:

— К черту! Мы так и к ночи не разыщем командира полка. Давай рискнем по полотну. Авось проскочим.

— Ничего хитрого нет: и проскочим, — убежденно согласился Топорков и первый повернул к железнодорожному полотну.

Потные, но бесконечно счастливые, тяжело дыша, свалились они в глубокий окоп противотанкистов, выставивших здесь свое короткоствольное орудие на случай танковой атаки немцев. Пожилой сержант с огненно-рыжими бровями и такими же усами восхищенно глядел на них. Он по-хозяйски потянулся к фляге и возобновил разговор, прерванный, видно, неожиданным вторжением гостей.

— Ну вот, голова, теперь убедился: артиллеристы они и есть, — назидательно пояснил кому-то из своих бойцов сержант.

— Пехота, она тоже умеет под огнем ходить, — обидчиво отозвался тот, кого сержант, смачно окая, назвал «головой». По всему было видно: «голова» — красивый, с лучистыми синими глазами парень — недавно попал в орудийный расчет из стрелкового подразделения.

— А кто тебе сказал, что не умеет, да только не так, как мы — артиллеристы. Ты видел, как они обходили фрицевские снаряды?

Сержант так и сказал «обходили», и Берегового поразила профессиональная деловитость этого простого слова, произнесенного певуче, с особенным нажимом на «о». Минуту назад он с Топорковым полз по изрытому, комковатому полю, бежал судорожно, когда казалось, что снаряды не минуют их, стремительно падал в воронки, прижимался к милой спасительной земле под близким свистящим разрывом и, казалось, не думал ни о чем. Но, должно быть, опытный шофер, попав под бомбежку, тоже не думает о том, какую скорость ему включать, как тормозить и где рвануть круто руль в сторону, чтобы машина бешено нырнула под внезапно возникшее надежное укрытие.

— Эх, и накрыл же он вас по третьему разу, — продолжал сержант, вытирая полой шинели металлическую кружку, — думали, капут вам, а вы из воронок опять выскочили — живые. — И, внезапно оборвав себя, он неожиданно закончил: — Пора наступать, про-о-йдем любые огни.

— Скорее бы, — с затаенной тоской отозвался «голова» и с укором посмотрел на сержанта. — Вот тогда ты поглядишь, какие дела будет пехота делать.

— Да что ты въелся... Пехота, пехота!.. — вступился за своего сержанта щупленький остроносый ефрейтор, видимо, наводчик. Он сидел на лафете у панорамы и искоса поглядывал в траншею, не поворачивая головы. — Не враги мы нашим стрелкам, а кровные братья. Читали тебе приказ: артиллеристы должны огнем и колесами поддерживать славную пехоту и расчищать ей путь для наступления. Вот теперь ты и докажи, что любишь пехоту не на словах, а на деле, будь умелым артиллеристом. К орудию тебя поставили для этого. Так надо понимать слова сержанта.

— Верно. Сообща, значит, бить фашиста надо. Взаимодействие называется, — примирительно, но уже тоном приказа заключил сержант.

Все смолкли. Воля и боевой авторитет сержанта в этом маленьком коллективе были бесспорны. Понятно и другое: невзрачный, с землистым цветом лица наводчик являлся душой всего расчета. Он глубже понимал события, умел просто и ясно разрешить запутанные вопросы, в бою стоек, вынослив, молчалив.

Так думал Береговой, наблюдая за сержантом, который, наконец, молча налил в кружку выверенным жестом сто граммов водки. Кружку сержант протянул Береговому, любовно расправил свои роскошные огненные усы.

— Спасибо, товарищ сержант, — поблагодарил тот, — дай-ка мне какую-нибудь тряпку. Почиститься надо.

Он протер ремень портупеи, сбил грязь с полушубка, счистил комья глины с сапог.

— Ну, теперь — к командиру полка... Ты готов! — обратился он к ординарцу. — Пошли. Спасибо вам, хлопцы, за приют. А наступать скоро начнем.

— По всему видно... чувствуется, — ответил за всех сержант.

В комнате командира полка людно: штабные работники, командиры дивизионов, батарей, комиссары. Радостно поздоровался Береговой с Андреевым, со Стуге^*.

— Все собрались, — неведомо кому сказал адъютант и прошел в соседнюю комнату. Почти тотчас оттуда вышли командир и комиссар полка. Застыв, как на параде, Курганов принял рапорт, сел за стол.

— Недавно, товарищи, я созывал вас в эту же комнату, — глухо, но как-то торжественно начал подполковник.— Тогда я вам передал слова командарма: продержаться еще несколько дней...

В памяти присутствовавших командиров всплывает та недавняя ночь. Вот так же за этим самым столом сидел Курганов. Должно быть, ему нездоровилось: он зябко горбился и непрестанно натягивал на плечи свою мохнатую черную бурку. Тогда он сказал: «Командарм просит нас продержаться еще несколько дней». И когда он произнес «просит...», его всегда твердый и четкий голос сорвался. И хотя подполковник резко встал и стремительно вышел, каждый заметил в его глазах тяжелые молчаливые слезы.

Сейчас Курганов свободно и легко сидел на стуле, его руки властно держали рабочую карту.

— Мы выстояли. Сегодня Ставка приказывает... приказывает нам перейти в решительное наступление и разгромить немцев под Москвой!

Курганов радостен, строг, полон энергии, и когда он пожимал на прощанье руки командирам, эта энергия передалась им. Вместе с Ляховским он уехал на наблюдательный...

...Все приготовлено, все выверено еще и еще раз! Дивизион напоминал огромную динамическую пружину, готовую каждую минуту развернуться в страшном поступательном броске.

Давно уже рассвело, но снег... проклятый снег. Когда он начал падать? Весь воздух заполнен крупными, летящими в белом вихре хлопьями. Не то что противника, своих не видно, и артиллеристы вынесли передовые наблюдательные пункты в стрелковые ячейки, а кое-где и дальше.

Призрачно и бесшумно в этом белом вихре скользили связисты, разведчики, связные. Молчали почему-то немцы.

Из белой колеблющейся стены прямо на Берегового неожиданно вывалилась серая фигура. По рыжим усам, которые и снег не мог побелить, он узнал командира противотанкового орудия. В руках сержанта завернутые в плащ-палатку топырились бронебойные снаряды. Он оторопело посмотрел на Берегового, узнал, широко улыбнулся.

— Ну, теперь держись, фашист! — тихо сказал сержант.

В это время где-то позади, за снежной стеной, родился характерный прерывистый гул гвардейских минометов, и над головами управленцев, горячо шипя и свистя, пронеслись длинные дымчато-огненные струи.

Рядом с Береговым — и справа и слева — поднялись стрелки. Сначала нестройно, а потом все шире и шире разлился яростный, все нарастающий крик:

— Ура-а-а!

Бойцы бежали вперед, сжимая винтовки в руках.

И тут фашисты начали огрызаться. Их танки появились в ту самую минуту, когда белый вихрь унесся куда-то на север и поле боя стало ясным и просторным.

Бойцы, как по команде, а может быть, и действительно по команде, попадали, мгновение лежали на месте, потом судорожно полезли, ища укрытия в воронках, за стенами полуразрушенных зданий, под развороченными рельсами. Где-то совсем рядом с Береговым резко и коротко ухнуло наше противотанковое орудие, потом второе, третье. Головной фашистский танк, словно споткнувшись на ходу, застыл. Береговой вспомнил рыжеусого сержанта и улыбнулся: «Метко бьет!»