Авенир торопливо оглянулся на сына и уже шепотом договорил:

— В нас таинственная глубина и непочатость, какой нигде нет!..

Сказав это, он погрозил приятелям пальцем в знак тишины, хотя говорил только он один, и замолчал.

Данила, сидя посередине лодки, греб одной рукой с засученным рукавом, а в другой держал наготове собранную сеть и зорко смотрел вперед, точно ждал, когда лодки дойдут до какого-то определенного места, чтобы начать спускать сеть.

Лодки вошли в узкое место реки, по обоим крутым берегам которой густо росли кусты. Данила, значительно кивнув ехавшему рядом в другой лодке Антону, отпихнул его лодку и начал с деловитой торопливостью спускать сеть, погромыхивая о борт глиняными катышками-грузилами, нанизанными по всей нижней веревке сети.

Лодки расплывались все дальше друг от друга, и сзади них изогнувшаяся дугой веревка сети с нанизанными на нее деревянными катушками-поплавками делалась все длиннее и длиннее, захватывая всю середину реки.

Наконец было выброшено последнее колено сети с привязанным в виде груза камнем и гребцы стали грести медленнее и ровнее.

Все притихли и смотрели то на потемневшую даль реки, с которой уже поднимался теплый ночной туман, то на изогнутую линию белевших в сумраке поплавков.

Вдруг около самой веревки, с внутренней стороны сети, сильно плеснула какая-то большая рыба. Все, повернув головы, с затаенным дыханием смотрели в том направлении и ждали. Через минуту еще так же сильно плеснуло уже в другом месте, и даже дернулась веревка с поплавками. Очевидно, рыба, почувствовав, что она окружена сетью, беспокойно искала выхода.

— Есть, есть, и огромная! — шептал с горящими глазами Авенир. — Тащить бы скорее, чего они плывут.

Но Данила, строго оглядываясь на всплеск, продолжал спокойно и несколько угрюмо грести. Проехав некоторое расстояние близко от кустов, гребцы, переглянувшись, отбросили весла и быстро и серьезно стали вытаскивать мокрую сеть, поспешно перебирая руками. И чем ближе подтаскивали сеть, тем чаще показывался большой круг на воде от сильного подводного движения большой рыбы. А иногда даже испуганно трепыхалась, всплескивая воду, когда на нее находила веревка сети с поплавками.

Всех охватило нетерпение и страх, что рыба уйдет. Только Данила был спокоен и, не развлекаясь, делал свое дело.

— Ах, только бы не ушла, только бы дотащить, — шептал, точно в бреду и исступлении, Авенир.

— Что-то не видно… уйдет, ей-богу, уйдет! Да что вы работаете, как старые бабы, тащите же скорее!

И все были возбуждены и с волнением смотрели на суживающееся кольцо сети и на поверхность воды, так как рыба не показывалась.

— Ну вот, не видно; конечно, ушла, я знал, что уйдет, разве так тащат?! — говорил Авенир в величайшем волнении и почти в отчаянии, — Вот тебе и поймали, только издали на нее посмотрели… Ах, боже мой, до чего же велика. Ни разу еще такой не было.

Данила, работавший своими широкими плечами и руками с засученными рукавами рубашки, был внешне спокоен, но видно было, что и он взволнован, так как совсем не отвечал на лихорадочные замечания отца.

И вдруг уже у самой лодки неожиданно сильно опять бултыхнулась та же огромная рыба и даже стукнулась в лодку.

— Здесь, здесь! — закричал Авенир.

Сначала показалась белевшая в сумраке запутавшаяся в крыльях сети мелкая рыба. И уже стала показываться надувшаяся мотня с мелкими клетками сети, на которых при выходе из воды лопалась водяная пленка, как от мыльного пузыря. Лодки сошлись вплотную, стукнувшись боками и закачавшись, и, когда вытаскивали на борт мотню, погромыхивая о край лодки грузилами, в самой мотне неожиданно что-то сильно всплеснуло, забилось и затрепыхалось, поднимая сеть и разбрызгивая брызги воды. А сквозь сеть виднелось переворачивающееся и тяжело, порывисто изгибающееся огромное тело — то черное, то белое.

— Вот она, вот она! — закричал как безумный Авенир. — Тащи ее, тащи! Поднимай из воды! — И бросился через всю лодку схватывать рыбу руками, чтобы не ушла, и чуть не потопил всех.

Федюков так перепугался, что закричал.

— Сидел бы ты лучше дома, — проворчал Данила, — а то или разговорами своими всю рыбу распугаешь, или ко дну всех пустишь. — И не вынимая сети из воды, опустил в воду руки, став на край лодки коленями, и поднял опутанное мокрой сетью какое-то чудовище аршина в полтора длиною. Потом перевалил через край лодки и, бросив вместе с сетью на дно, сел на ворочавшуюся рыбу верхом, придавив ее всей тяжестью своего тела.

— Ах ты, господи, да что ж это! — кричал Авенир. — Голова-то, головища-то какая!

Все окружили добычу, рассматривая ее и удивляясь ее величине. Это была щука, фунтов в двадцать пять весом.

— Вот это тебе некормленая, — сказал Авенир, когда щуку осторожно выпутали из сети и спустили головой вниз в садок. — Бьет-то как, бьет-то! — говорил он, прислушиваясь, когда щука мощно плескалась и ударялась своим толстым телом в стенки садка.

Улов был чудесный. Уже давно наловили такое количество, которого хватило бы на неделю. Но Авенир, бывший все время как в лихорадке, просил закидывать еще.

Даже Данила и тот запротестовал.

— Да куда тебе ее столько, — сказал он с сердцем, — ведь протухнет вся, не хуже прошлого раза.

— Ты ремесленник, а не охотник! — торжественно сказал Авенир. — В тебе размаха нет. Эх, не в отца вы! — прибавил он, с горечью махнув рукой.

Часа через два хотели причалить к берегу, но Авенир закричал:

— Поедем дальше, около лесничего остановимся.

Проехали еще с четверть часа в совершенной темноте и причалили к песчаной отмели. Огня не было видно. Все вышли и стали ходить по берегу, собирая сухие палки для костра.

— Вот хорошо-то, Валентин! — кричал каждую минуту Авенир. — Человеческой души ни одной не видно.

— Пойдем лесничего с женой приведем, — сказал Валентин.

— Неудобно, пожалуй, поздно, — с некоторым колебанием возразил Авенир.

— Отчего же неудобно? Можно извиниться. У него вино, может быть, есть.

— Ну, тогда идем, — согласился Авенир. — Вы бы сняли свои манжетки-то, — прибавил он, обращаясь к Федюкову. — Вот культура человека заела.

— А они вам, я вижу, поперек горла стали, — сказал с досадой Федюков, который и без того был в дурном настроении оттого, что промочил в лодке свои желтые ботинки и ему забрызгали весь костюм.

— Ну идем, идем! — крикнул Авенир. И они с Валентином исчезли в темноте.

Минут через пять со стороны домика послышался отчаянный лай перебудораженных собак и стук в ворота, по которым Авенир и Валентин дубасили в четыре кулака. Скоро стук и собачий лай прекратились, послышались голоса шедших по двору людей с огнем, и через минуту все скрылись за воротами.

Митенька Воейков остался с Федюковым ждать. Авенировы молодцы молча мыли в реке сети. На берегу горел костер, вспыхивая и как бы раздвигая кольцо темноты ночи, и от него змейками летели вверх искры. В трех шагах за костром темнела река, за ней возвышался еще более темный берег, а вверху было темное небо, на котором мерцали редкие звезды. Ночь жила: отовсюду из росистой травы слышалась трескотня кузнечиков, а с луга доносился звонкий крик перепелов.

В воздухе было тихо, тепло и пахло речной водой.

Митеньке хотелось спать, и он в полусне слышал какие-то голоса, просыпался, думая, что идут, но это ворчал Федюков.

— …Пропали. И куда, спрашивается, нелегкая понесла. Вот вам образец среды: душите нас абсолютизмом, жандармами, а мы преспокойно будем рыбку ловить. Такова наша среда и действительность. Поэтому-то я над ней давно поставил крест, — сказал он, энергически черкнув в воздухе крестообразно пальцем, — весь ушел в принципы; здесь, по крайней мере, я могу оперировать в мировом масштабе и не соприкасаться с такой публикой. И с высоты этого сознания я не только не печалюсь, что вокруг меня все ни к черту не годится, а торжественно при вас, сидя вот на этом пне, заявляю, что, если будет хуже и хуже, я буду только радоваться и потирать руки.