— Не с твоим умом, — сказал коновал, даже не взглянув в сторону говорившего, и пошел прочь.

Все молча растерянно посмотрели ему вслед и, сбитые с толку, стояли несколько времени, не зная, что предпринять. Иные мужички, отволокши за хвост лошадь или телку на задворки, мирно сдирали с них кожи, отмахиваясь окровавленными руками от липнувших к падали и к лицу мух, и развешивали содранные кожи в тени под ракитами, чтобы их обдуло ветерком, после чего к ночи убирали в сенцы или на скотный двор, где укрепляли их под крышей, перекинув на положенную жердь.

А потом, почесав спину и повздыхав, расходились по избам на покой. Только старушки долго еще возились, прыская на все лады святой водой на ночь коров больных и здоровых, стараясь напасть на ту воду, которая помогает от скотской порчи, потому что от людской порчи вода была известна, а от скотской никто не знал.

Приходилось надеяться на коновала, хотя он действовал и не божьей силой, а скорее чертовой, но если та поможет, по нужде разбирать не приходилось.

Драч, призванный с нижней слободы, работал не покладая рук и, сморкаясь в сторону через пальцы, каждый раз приговаривал:

— Мою работу все купцы знают.

И если хозяин хорошо платил, он прибавлял:

— У хорошего человека и работать хорошо. Может, господь приведет и еще у тебя поработать, тогда еще лучше постараюсь.

Все собаки бегали с окровавленными мордами и разносили кости и падаль по всей деревне.

— Черти вас носят, окаянные! — говорил кто-нибудь, споткнувшись в сенцах на лошадиную ногу.

Через неделю, когда уже почти половина скота подохла и везде в бурьяне белели вместе со стеклами и битыми кирпичами обглоданные собаками кости, приехало начальство на паре, в форменной фуражке, в очках и в белом пыльнике. Сказали, что это ветеринар, скотский доктор.

Кто ему донес о падеже скота, никто из мужиков не знал. И даже заподозрить некого было. Решили, что, значит, прошел слух. Вслед за ветеринаром приехал Павел Иванович. С ним два стражника.

Он еще из пролетки, когда лошади, махая головами, остановились у волостного правления, нахмурившись, оглядел собравшуюся толпу сквозь пенсне. И, сказав что-то неясное и неразборчивое, стал вылезать.

Заговорить с ними боялись, а сами приехавшие ни к кому не обращались, ни на кого не смотрели, а водили глазами по головам стоявших мужиков, как скупщики скота, приехавшие для осмотра гурта.

Ветеринар, сняв пыльник, велел принести под ракиту стол, скамейку. Когда это было исполнено, достал из-под сидения тарантаса портфель и стал молча вынимать из него бумаги.

Павел Иванович стоял около него и продолжал оглядывать толпу, по своему обыкновению несколько закинув назад голову, от чего его хмурый вид приобретал еще более выражение строгой внушительности, как будто он искал виновных.

Мужики, притихнув, нестройной толпой, без шапок стояли несколько поодаль.

— Спросить бы хоть, по какому делу приехали-то, — сказал сзади Фома Короткий, беспокойно и суетливо оглядываясь.

— Спроси! За чем дело-то стало? — отвечал кто-то недовольно.

Фома замолчал.

Ветеринар, стоя перед столом, разобрал бумаги, оглянувшись на скамейку, сел, предложив Павлу Ивановичу место рядом с собой. Потом негромко поговорил с ним, как переговариваются между собою члены суда перед тем, как начать допрос обвиняемых.

— Когда впервые обнаружились признаки эпизоотии? — спросил ветеринар, хмурясь и глядя не на мужиков, а в бумагу.

Все переглянулись, и никто ничего не ответил.

Стоявший в стороне коновал, держа у живота в руках, обросших серой шерстью, шапку, угрюмо смотрел исподлобья на врача.

Фома Короткий, по обыкновению вылезший наперед, стоял ближе всех к столу с шапкой, надетой на палочку, и ловил каждое слово, оглядываясь на лица ближайших. Сенька с Андрюшкой и Николка-сапожник, стоя в толпе, хотя и молчали, но, повернувшись боком к столу, свертывали папироски, выражая этим свое равнодушие к наехавшему начальству и к тому, что оно скажет.

Сзади высовывались из-за плеч испуганные лица старушек.

— Когда началась эпизоотия? — снова, уже строже спросил ветеринар, поднимая от бумаги глаза в синих очках и останавливая взгляд на Фоме Коротком.

Тот, заметив на себе взгляд, стал оглядываться кругом с таким выражением, как будто он так же, как и ветеринар, ждал, кто ответит на вопрос.

— Ну, что же вы языки проглотили? Когда первая лошадь пала?

— Да с неделю, — сказало сразу несколько голосов.

— Так чего же вы молчите?

На это никто ничего не ответил.

— А вы знаете, отчего скот падает? — спросил ветеринар, опять принимаясь перелистывать бумаги. И так как никто ничего не отвечал, а Фома только оглядывался на мужиков и опять на ветеринара, то ветеринар опять поднял глаза и сказал: — Падает он от сибирской язвы. Слыхали про такую?

Все стояли в покорном молчании, не выражая ни испуга, ни удивления. И только когда ветеринар несколько раздраженно сказал, что понимают ли они все размеры опасности, мужики, как бы из угождения к начальству, несколько преувеличенно зашевелились, переглядываясь, потом опять стали неподвижно.

— Почему с самого начала мне не заявили?

— Да кто ж ее знал… — сказали неопределенно ближайшие.

— Все, небось, к бабкам да к знахарям бегали?

Фома Короткий живо оглянулся на коновала.

— Ходили, что ль, к знахарям-то? — спросил, несколько смягчаясь, ветеринар, даже с тенью улыбки, как при вопросе об известной ему слабости.

— Был грех, — сказал, застенчиво улыбаясь, Федор, на котором он остановил взгляд.

Лица всех несколько повеселели и как бы приободрились.

— То-то вот «был грех»; сами сознаете, что это вздор, а все к ним, шарлатанам, лезете.

Фома Короткий опять оглянулся на коновала. Тот мрачно покосился на врача.

Сенька, подмигнув на коновала, толкнул локтем веснушчатого смешливого Митьку, который едва успел зажать ладонью рот от подступившего смеха.

— Ну, вот что, — сказал, опять нахмурившись, ветеринар, как бы желая сократить неуместное веселое настроение, — слушайте внимательно, что я скажу.

Все, всколыхнувшись, плотной толпой подвинулись к столу.

Сема-дурачок с верхней слободы, за которым всегда бегали ребятишки, дразня его, попал в середку и, так как он был ниже всех ростом, выдирался из толпы, поднимаясь на цыпочки, чтобы видеть того, кто сидит за столом, и все-таки вытеснился наперед, стоял и наивно смотрел то на ветеринара, то на Павла Ивановича.

— Ребята, тише!.. — сказал Федор, посмотрев на ветеринара, нахмурившегося на разговоры, слышавшиеся в задних рядах.

Все замолчали.

— Эта болезнь, прежде всего, заразная, прошу запомнить, — сказал ветеринар, — от одного животного переходит на другое, если они соприкасаются. Поэтому прежде всего необходима строжайшая изоляция, то есть разделение. Понимаете?

— Понимаем… — сказали все.

— Дальше… — продолжал ветеринар, взяв карандаш, — боже сохрани сдирать кожи с павших животных! (Он предупреждающе постучал обратным концом карандаша о стол.) Не говоря уже о том, что так еще больше распространяется зараза на скоте, но и человек может отправиться на тот свет, если муха с кожи сядет на человека и укусит его.

Ближние было заулыбались, думая, что начальство хотело этим сказать что-то смешное, но, увидев, что лицо врача серьезно, тоже приняли серьезный вид. Только Сенька сзади что-то сказал Митьке, и тот фыркнул в ладонь, которой не успел зажать рта.

— Держать скотину изолированно, в стойлах. Закапывать глубже и поливать это место известкой, — продолжал ветеринар, в то время как Павел Иванович несколько приподнял голову на звук заглушенного Митькиного смеха и строго оглядывал толпу, как бы отыскивая нарушителя порядка.

— Ну, а теперь… — сказал ветеринар, беря с левой стороны стола какие-то листы и перекладывая их на середину, — теперь подходите по очереди и говорите, у кого сколько скота подохло и сколько осталось живых.