Как только вошла она, так сейчас же при виде гостя ее лицо осветилось радушной улыбкой.

— О-о, да у нас гости! Куда же вы, батюшка, я самоварчик сейчас поставлю. Ведь вы сынок покойной барыни Софьи Андреевны? — спросила она, войдя совсем в комнату. — Я вас вот таким еще знала. — Она говорила бодро, весело, как-то подбористо. И от ее энергичного живого голоса, от радушия, обращенного лично к Дмитрию Ильичу как сыну известной ей барыни, от всего этого на Митеньку пахнуло чем-то живым, знакомым и родным.

— Очень благодарю вас, — сказал Митенька в ответ на ее предложение поставить самовар, — я спешу.

— Ну как же это, так и просидели без чаю, — сказала она. — Николай-то Петрович не догадался.

Она посмотрела на мужа с веселой свободной нежностью, в которой чувствовалось что-то покровительственное.

Очевидно, эта простая, ласковая, здоровая женщина любила просто и ясно своего мужа-барина. И то, что у него не было икон, а у нее горели лампады перед ними, и сама она, как православная христианка, побывала в храме, а муж ее никогда не переступал порога храма и занимался своими книжными делами, очевидно, нисколько не мешало этой любви.

И когда она говорила о Николае Петровиче в его присутствии, то смотрела на него с нежной, но слегка покровительственной улыбкой, как будто она и гордилась своим мужем, и в то же время знала его слабые стороны. И если он не знал и не веровал в того бога, которому иногда горячо молилась она при бледном свете лампады, то это его, господское, дело, а она, со своим простым сердцем, может только любить его, а не судить.

Митенька с каким-то оживлением и порывом пожал ее жесткую широкую руку и уехал.

Свидание с Николаем Петровичем не произвело такого впечатления на Митеньку, которого он ожидал. И он сказал себе, что отныне нужно раз навсегда отказаться от поисков какой бы то ни было поддержки и помощи в деле внутренней жизни. Сильный человек должен идти самостоятельно, а не искать моральных костылей.

Дорога шла мимо усадьбы Павла Ивановича; за каменной оградой виднелись знакомые старые березы около пруда и самый пруд и грязная разъезженная дорога, ведущая в старые каменные ворота усадьбы.

Проезжая мимо усадьбы, Митенька подумал об Ольге Петровне; ему живо представилось их последнее свидание, ее порывистый и жадный поцелуй, и мелькнуло сожаление о том, что это ему теперь уже недоступно.

Но сейчас же ему пришла мысль, что, собственно говоря, новая жизнь еще не началась, так как не составлено еще ни подробного плана занятий, не выработана основная линия жизни. Завтра это будет сделано, и тогда можно будет уже как следует начать. «А сегодня последний день я могу располагать собой, как хочу». И он несколько придержал лошадь.

Но сейчас же ударил опять по лошади, так как уж слишком ясно была здесь видна увертка слабой воли.

— Постойте, постойте, куда же вы? — крикнул из-за ограды женский голос.

Митенька, с забившимся сердцем, оглянулся. Он узнал голос. Это была Ольга Петровна.

Митенька проворно соскочил с лошади и, быстро перескочив через сухую канаву, очутился перед молодой женщиной. Она, загадочно-нежно улыбаясь, молча смотрела на него, когда он подбегал к ней, как бы вглядывалась в его лицо, которого она давно не видела.

— Куда же этот человек пропал? — сказала она с ласковым упреком, все так же глядя ему в глаза, в то же время подавая ему свою тонкую у кисти руку.

И когда Митенька неловко через ограду целовал ее, она, не отнимая руки, на секунду замолчала.

В ней было какое-то новое настроение. Не было той насмешливой улыбки, не было подчеркнуто отчужденного настроения, какое явилось у нее наутро после того обжегшего его поцелуя. Не было той страстной и сильной женщины, которой он боялся, как боится человек неравного себе по силам.

В ней была сейчас привлекательная женственность нежной, кроткой женщины.

— Гадкий вы, дурной, хотели проехать мимо! Я даже бежала, чтобы остановить вас, — говорила молодая женщина. — Почему вы не хотите меня видеть?

— Я не хочу? — сказал Митенька. — Кто же вам сказал?

— Вы… тем, что хотели проехать мимо.

— Я хотел заехать, но думал, что вас нет дома, — говорил Митенька, и вышло так, что, не желая ей делать неприятное, он говорил не то, что было. И тем отрезал для себя всякую возможность уехать.

— Ну что же вы? Отдайте лошадь и идите сюда!

Митенька Воейков отдал кучеру лошадь и легко перепрыгнул через ограду.

Солнце зашло за тучи, и в аллее стало пасмурно, как бывает ранней осенью, когда листья на деревьях еще зелены, но в полях и в аллеях сада стоит тишина пасмурного дня.

Сквозь неподвижную зелень аллеи виднеется обвитый диким виноградом белый фасад дома, и в цветнике горят прощальным румянцем куртины астр и настурций.

— Нет, все-таки вы скажите мне, в чем дело: почему так давно этот человек не заглядывал сюда?

Она второй раз назвала его в третьем лице, как будто в том состоянии, в котором была она, говорить ему вы не хотела, а сказать ты она еще не могла, и этим средним давала ему почувствовать, что сейчас стоит на грани близости к нему.

Митеньке было странно и необычайно сладко слышать новые, казалось бы несвойственные этой женщине, нотки нежности. Он несколько времени молча смотрел ей в глаза. Она, стоя перед ним среди зеленой листвы аллеи, с тихой улыбкой легкого удивления и вопроса близкой женщины подняла брови.

— Почему переменилась? — тихо спросил он тем тоном, на какой она как бы давала ему право своим новым видом. — Почему стала совсем другая?

— Я другая? Я всегда такая, — сказала она тихо и ласково и взяла его за руку.

— Нет, другая, — сказал Митенька Воейков, говоря о ней в третьем лице, как и она.

И то, что не требовалось проявлять бурной страсти и хищности, это успокоило Митеньку. Он чувствовал себя спокойно, уверенно.

Они вошли в дом. Но между ними оставалась недоговоренность. Митенька чувствовал ее нежность, но не знал, можно ли ей сказать ты, можно ли ее взять тихонько за плечи.

— В самом деле, почему хотел проехать мимо? — спросила Ольга Петровна, как бы нюхая сорванную ветку.

— Почему?… — переспросил Митенька и замолчал, как человек, у которого есть важные причины, и он не знает, открыть ли ему их.

Молодая женщина, видя, что он молчит, взяла его руку, слабо и нежно потянула к себе, глядя ему в глаза, и тихо спросила:

— Но ведь не я была причиной нежелания?

Митенька молча покачал головой, задумчиво глядя мимо ее лица и чувствуя в то же время, как от этого его вида увеличивается ее чуткая женская осторожность и внимательная нежность.

— Причина во мне самом, — сказал Митенька, переводя на нее задумчивый взгляд человека, поглощенного сложностью собственной мысли.

Ольга Петровна молча и долго посмотрела на него, как бы почувствовав то сложное и трудное, что было в нем. И сейчас же сама стала, так же как и он, серьезна, но через минуту тихо, ласково положила свою руку на его руку.

В это время вошла горничная и сказала, что обед подан.

Они пошли в столовую. Павла Ивановича не было дома, и они обедали только вдвоем. Это еще больше увеличивало тот тон близости, какой появился у них сегодня с первого момента встречи. После обеда Митенька молча поцеловал руку Ольги Петровны, и это как бы подчеркнуло еще большую близость в их отношениях.

— Сейчас хорошо, пасмурно, пойдемте наверх, там маленькие комнатки и очень удобно, — сказала Ольга Петровна, бросив скомканную салфетку на стол.

Они поднялись по знакомой Митеньке Воейкову крутой деревянной лестнице и вошли в будуар Ольги Петровны, низкую комнату, с мягким от разостланного сукна полом и белым камином в углу. В широкие низкие окна смотрел серый пасмурный день, виднелись неподвижные верхушки деревьев парка, и было необычайно уютно и тепло.

Ольга Петровна села на маленький диванчик и указала Митеньке место рядом с собой.