Тирольские пейзажи уже сменились пестрой альпийской Баварией – сейчас поезд подъезжал к границам Баварской Народной Республики.

По сути это государство представляло собой только город Мюнхен и прилегающие окрестности, застроенные по-немецки аккуратными домиками в нарядной черепице. Но таких коттеджей и сэми-хаузов было мало, а вскоре они совсем исчезли.

Поезд неспешно шел по пригороду. По обеим сторонам герметичного стеклотоннеля возвышались высотные жилые дома, зеленели парковые зоны и мелькали авторазвязки. Позади остались заснеженные вершины Альп, и на газонах зеленела поздняя зимняя трава, в которой серыми пятнами мелькали раскормленные муниципальные кролики.

Николай с интересом смотрел в окно, запотевшее изнутри. Сейчас ему почему-то вспомнился последний напутственный разговор в полуподпольном клубе, куда его привел отец Никодим...

— ...Мировой опыт революций показывает, что важна внезапность и опора на массы, – толстый седой профессор-немец Ганс Гота, отдуваясь и брызгая слюной, вещал по ту сторону стола, держась за спинку стула и покачиваясь с пятки на носок и обратно. – Нам непременно нужна армия.

Для пущей убедительности немец стукнул кулаком по столу и обвел всех присутствующих гневным взглядом из-под кустистых бровей.

— Да, и надо не забыть о союзе с УНЕ, – встрял в монолог еще один оратор, сосед Николая, доктор философии Ново-Киевского Университета Остап Пасько.

Его нескладная фигура ссутулилась, отчего пиджак встопорщился и казался мал доктору в длину и узок в плечах.

— Разумеется, – немец недовольно оглянулся на коллегу и с воодушевлением продолжил. – Затем необходимо будет избрать правительство переходного времени и приступить к реорганизации государства и общества на национальных принципах.

Дискуссия разгоралась все сильнее. В перепалку вступали новые "революционеры", и вскоре за общим шумом ничего уже было не разобрать. Николай терпеливо разглядывал всех собравшихся.

— Простите, – не выдержав, он поднялся со своего места в самом дальнем углу комнаты, – но как вы собираетесь заручиться поддержкой масс, и что вы вообще понимаете под массами? Неомарксизм нынче не в моде.

Стало тихо. К Николаю повернулось с дюжину пар глаз, он смотрел только на Готу, поскольку угадал в нем негласного лидера.

— Как это что? – на минуту смешавшийся профессор пошел в наступление. – Я говорю о простом украинском народе. Именно он поможет нам. Средний класс у нас в государстве достаточно силен, на него опирается режим. Пока опирается. А Маркс здесь ни при чем.

— С какой это стати простой украинский народ будет помогать вам? – Николай особенно выделил последнее слово, однако без тени насмешки.

— На что это вы намекаете? – обиделся немец.

— Я не намекаю, а говорю открыто. Все, чем вы занимаетесь, пустые слова. Вы даже не представляете, с какой стороны браться за это дело. Революция не делается в кабачках и на кухнях.

Все возмущенно зашептались. Николай заметил заинтересованный взгляд отца Никодима, и уверенно продолжил:

— Почему вы так убеждены, что украинский народ пойдет за вами, за немцем? Ваша нация сама давно уже не монолитна.

Профессор попытался возразить, но Николай решительно осадил его:

— И кого вы собирались включить в переходное правительство? Уж не себя ли? Или быть может создадите коалицию с радикальными партиями? Никто из вас почти ничего не смыслит в политике, и я готов побиться об заклад, что уже через неделю вы посыплетесь как кегли. Вы не способны переманить армию на свою сторону, потому что не знаете, чего она хочет. И потом, бросьте эти замшелые сказки, – Николай брезгливо скривил губы. – Нет никакой народной массы. Есть сытый средний слой, тоже весьма неоднородный, больше всего нуждающийся в покое. И ему ваша революция будет как кость в горле во время обеда. И не будете вы почивать на лаврах победителей, пока эта масса не получит свой кусок пирога. Опираться нужно только на тонкий слой недовольных. Их очень мало, и слава Богу, потому что революция должна быть не мясницким топором, а скальпелем хирурга. Вы же не будете проводить трепанацию ломом. Это даже не революция, это переворот.

Николай замолчал и обвел взглядом затихших слушателей. Отец Никодим смотрел на него, хитро прищурившись. Пасько хрипло кашлянул, прикрываясь ладонью.

— Значит так, – Николай прошел в центр комнаты и двумя руками оперся о стол, на котором лежала большая карта альпийских гор, – единственный профессиональный политик среди нас это я. Поэтому для начала распределим роли и разработаем программу. Возражения есть?

Все замерли, выжидая. В подвальчике повисла тишина. И вдруг со своего места поднялся старый Ганс Гота, встав по другую сторону стола:

— Давайте начнем, господин Москаленко. Мы все к вашим услугам, – несколько старомодно закончил он и протянул Николаю руку, как бы стирая напрочь все обиды и недовольства.

Отец Никодим улыбнулся...

...Поезд мягко тронулся. Полчаса назад в купе заглянули российские таможенники и, осмотрев скудный багаж, состоявший из одного чемодана и спортивной сумки, быстро ретировались. Николаю даже не пришлось доставать идентификатор. Наконец состав отошел от перрона. До Варшавы оставалось сорок минут.

Все это время Николай провел в воспоминаниях о прошлом: его далекие корни вели в Польшу – страну, ставшую последним оплотом католицизма. Третий в мире по численности славянский народ остался верен в себе, даже после потери независимости. С падением Римского престола Папы утвердились в Варшаве и Лодзи, а нация, не уповая более на политический реванш, воплотила свои мечты о независимости в религию. Папы, формально признавая верховенство Патриаршего престола в Старой Руссе, сотрудничали с ним, но в польском народе идея единения двух ветвей христианства вызывала гнев и протест. Николай уважал эту нацию за стойкость, хотя кто-то назвал бы это упрямством. И ему было больно осознавать, что его родной народ не был способен на подобную гордость и настойчивость в достижении цели. Пусть у поляков не было будущего, но у них было их прошлое, которого они не торопились забывать. А Новая Украина, потеряв территорию, не стремилась спасти и родную историю. Более того, она цинично продавала будущее своих детей.

С вокзала Николай взял такси и назвал адрес. Таксист потеребил ухо и, хмыкнув, заломил цену. в споре выяснилось, что ехать далеко и что "никто дешевле не возьмет". Николай согласился. По дороге водитель разговорился, явно стараясь сгладить первое впечатление о себе. Выяснив, что Николай тоже украинец, он принялся его расспрашивать о последних новостях в Киеве. Под конец таксист даже скинул почти треть суммы, высадив Николая у самого входа в палисадник.

Мощеная старинная улица тупиком врезалась в здание музыкального училища, как понял Николай из надписи на вывеске. Нужный ему дом был окружен высокой решетчатой оградой, за которой росли кусты сирени и жасмина, сейчас укрытые толстыми сугробами. В глубине маленького садика стоял красный кирпичный дом, немного мрачный снаружи, с черными окнами. Под снежными наносами, похожими на насупленные брови, дом казался стариком, жалующимся на годы.

Дорожка к дому была старательно выметена до камня. Прислуга, выслушав его просьбу, скрылась в доме на пару минут, а затем его пропустили внутрь и повели наверх.

— Надеюсь, вы доехали удачно?

— Спасибо, – ответил Николай, после того, как епископ Варшавский и Лодзинский Ладислав пригласил его в свой кабинет и угостил мятным чаем с печеньем.

— Скоро будет готов обед, а пока расскажите, как там поживает отец Никодим. В письме он сказал, что в последнее время вы стали его близким другом, – епископ изучающе посмотрел на гостя, пока тот брал из вазочки печенье.

— Он несколько преувеличил. Мы с ним знакомы не так давно, но сдружились мы действительно крепко. Видимся каждый день. Пока у него никаких особых новостей не было, а о служебных делах он особенно не распространяется. У нас в государстве церковь не столь сильна как в России, – Николай виновато пожал плечами.