Саймон закончил аккуратно раскладывать по стопкам дискеты и папки и посмотрел на проделанную работу. На столе было пусто как никогда. Отрывной календарь он выкинул в утилизатор, а последние черновики сжег в большой пепельнице: она еще дымилась. Персональный компьютер был опечатан и отключен от сети. Вызвав по селектору секретаршу, Саймон попросил:

— Аннулируйте, пожалуйста, все визиты на завтра и переадресуйте их мистеру Вайссу.

— Разумеется, мистер Мерфи.

Саймон отключил селектор. Сев в кресло для посетителей, он чужим взглядом окинул кабинет, который был для него, по сути, домом долгие годы. Тяжелые бордовые шторы были сейчас раздернуты и мелкие пылинки золотились в лучах послеполуденного солнца, косо падавших на темно-бордовый ковер. В углу стоял большой книжный шкаф. За стеклом тускло бронзовели корешки большой медицинской энциклопедии и полное собрание сочинений отца евгеники Мерфи МакДауэлла.

Пол часа назад Саймон хотел взять их с собой, но сейчас подобное желание почему-то не возникало. Зато в сумке лежала старая, еще две тысячи двадцатого года выпуска, Библия, подаренная ему отцом. Сегодня Саймон просмотрел последние данные недели. К его удивлению ни один из красных статусов не был подтвержден, и теперь на душе у него было спокойно.

Завтра с утра Совиньи прочитает заявление. Он, конечно, не подпишет его и Саймону придется пройти комиссию, но его это уже не пугало. С евгеникой было покончено. У него еще не было никаких планов на будущее: впервые в жизни он ничего не распланировал и не решил заранее, но и это не вызывало у него никакого беспокойства. Саймон чувствовал, что искомое решение вот-вот готово созреть. Надо только немного подождать.

Но здесь мысли Саймона неожиданно пересекла тень: на глаза ему попалась фотография двухлетней давности, где на фоне парадного входа в здание евгенического центра были запечатлены все старшие сотрудники. Это не было ностальгией, нет, что-то другое зацепило его взгляд. Присмотревшись получше, Саймон вздрогнул: рядом с ним, справа, на снимке стоял серьезный, уже стареющий мужчина с высоким открытым лбом – Пьер Верт. В его взгляде была какая-то обреченность, словно уже тогда он предвидел свое будущее.

Была ли это его ошибка глупостью, или он осознавал, что всего лишь обрекает и себя и ребенка на наказание? Саймон не мог сказать точно, как и не мог сейчас сказать, какова была доля его, Саймона, вины за случившееся с Вертом. Впрочем, Верт сделал выбор сознательно. Чем он руководствовался? Ведь это донкихотство чистейшей воды – противостоять системе. И все же, как это ни странно, Саймон знал в глубине души, что Верт в чем-то превзошел его, что это искомое решение, которого он ждал долгие полгода, было с его коллегой всегда. Пусть для многих Верт проиграл, сделав неверный шаг, на самом же деле он сделал свой выбор, оставшись человеком, а не винтиком машины.

Солнечный луч добрался до хромированного циферблата часов с изображением символа евгеники, и в тишине прозвучало четыре мелодичных удара: рабочий день закончился. Сняв с вешалки пиджак, Саймон взял портфель и, не оглядываясь, вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. На столе остался лежать ключ от комнаты.

Прямо с работы, прихватив с собой лишь небольшую сумку, Саймон отправился на вокзал. Билет он купил на месте, так как оставил ноутбук на рабочем столе в кабинете. В здании вокзала толпились многочисленные пассажиры: погода была нелетной и многие северные направления были временно отложены.

Саймон притушил окурок в пепельнице подлокотника и вспомнил последний разговор с Джулией. Она с Петером уехала к родителям в Штудгарт: у сына были летние каникулы, а она искала новое место работы. Ей пообещали неплохой заработок и карьерный рост. О решении Саймона бросить евгенику она еще не знала. Разговор получился пустой, почти формальный, и Саймон поспешил его окончить, сославшись на занятость. А сейчас он тянул время в ожидании пневмоэкспресса на Глазго.

Прошло уже полгода, как Саймон похоронил отца, и теперь он ехал на могилу к нему и матери. Тоже для него потерянной – навсегда.

Элоиза обещала быть там с новым мужем и детьми. Саймон уже договорился о памятнике. В мыслях он вернулся к тому дождливому мартовскому дню, когда холодные тяжелые капли размывали в грязь свежую землю кладбища, а сам он тер и все не мог оттереть эту самую землю с рук. А рядом безутешно плакали сестра и мать. Саймон стряхнул наваждение.

...- Сейчас я предоставлю слово самому организатору проекта Эйнджилу Блексмиту. Прошу вас, сэр. Изложите подробнее нашим телезрителям суть новой государственной программы.

Саймон заинтересованно посмотрел на экран монитора, где появилось знакомое лицо старого друга с уже наметившимися чертами властности. Эйнджил важно кивнул и обратился к невидимой аудитории, пристально вглядываясь в камеру:

— Друзья! Мы с вами стоим на пороге величайшего события в истории.

Саймон про себя удивился – обычно Эйнджил прибегал к сарказму, но не к патетике. Надо же, как он изменился.

"Похоже, он становится тем, кем был я", – с легким интересом подумал Саймон. Тем временем новоиспеченный координатор межзвездной экспансии продолжал:

— Возглавленная мной организация, Совет по колонизации при российском императоре, объявляет о начале набора добровольцев, которые примут участие в Первой межзвездной экспедиции. Нам нужны специалисты всех профилей, поэтому критерии отбора самые широкие. Осваиваться в новом мире будет тяжело, но и мы ждем лишь тех, кто готов к трудностям, а не едет на готовое. По всей планете в ближайшее время будут открыты десятки центров, куда вы сможете прийти и записаться. У нас есть места для всех. Жители Бирмингема, Санкт-Петербурга, Новосибирска, Токио уже обратились к нам, там работают первые комиссии по приему волонтеров. Мы ждем вас!

— Большое спасибо, мистер Блексмит. За более подробной информацией вы можете обратиться на официальный сайт министерства. Там же вы найдете полный перечень требуемых профессий. Ну а сейчас, к другим новостям дня. Обстановка вокруг антиевгенических бунтов после заявления министра Блексмита подвигнулась в сторону улучшения: большинство террористических организаций заявило о временной приостановке своей деятельности. Министр по чрезвычайным ситуациям Испании...

Саймон задумчиво закурил еще одну сигарету.

Утренний туман уполз в низину, и косые солнечные лучи осветили темную зелень дубов и яркие резные листья кленов. День был удивительно теплым даже для августа. У небольшого серого надгробия с двумя голографическими фотографиями стояла высокая стройная дама в черном с откинутой на поля шляпки вуалью, держа под руку одетого тоже в черное мужчину. Сбоку от нее стояли два молодых человека в таких же глухих черных костюмах, как и их отец. Саймон, отодвинув ветку разросшегося мирта, ступил на усыпанную мраморной крошкой кладбищенскую аллею. Под его ногой хрустнула ветка, и женщина испуганно обернулась:

— Саймон?

— Здравствуй, Элоиза, – он подошел и обнял сестру.

Она уткнулась лицом в лацкан его пиджака и беззвучно заплакала. Саймон неумело погладил ее по плечу.

— Ах, Саймон! Спасибо за то, что ты приехал. На фотографиях они получились как живые, – сестра вынула кружевной платок и вытерла глаза.

Саймон украдкой бросил взгляд на племянников, с интересом изучавших соседние надгробия. Муж Элоизы недовольно засопел над ухом:

— Дорогая, нам пора. Мы должны посадить мальчиков на самолет.

— Встретимся вечером, – сказал Саймон, нежно отстраняя сестру, и, повернувшись, пошел прочь.

По старой памяти он нашел дорожку через вязовую аллею к старому католическому костелу. Вопреки его ожиданиям, он был ухожен, а новый молодой пастор только что отпустил прихожан.

Саймон вступил под темные своды старинного здания. Далеко впереди ровным светом горели свечи и стояло высокое резное распятие с умиротворенным ликом Христа. Саймон подошел к алтарю и заглянул снизу вверх в лицо Спасителя. Но тот смотрел куда-то вдаль, не замечая его.