Стало холодать. Николай зябко потер руки. Одна мысль назойливой мухой билась в голове: "Кто же из нас прав – я или священник?".

Перед ним всплыл в памяти последний день заседания в Раде и жаркие речи главы УНЕ, довольные лица китайских депутатов, а под конец – мертвые глаза убитого юноши на асфальте.

Взгляд зацепился за яркую вывеску. Большие оранжевые и зеленые иероглифы резкими тенями расцветили угловой дом с китайским ресторанчиком в цокольном этаже. "Красный Дракон" предлагал круглосуточно блюда восточной кухни. Огненный, витиеватый иероглиф помаргивал и иногда гас.

Николай сам не заметил, как очутился в китайском квартале Киева.

Сгущался туман. Николай остановился.

Позади раздались мерные шаги. Из тумана показалась тень, за которой замаячил еще десяток. Пелена становилась плотнее.

Инстинктивно почуяв опасность, Николай прижался к ледяной кирпичной стене дома. Молчаливая толпа перекрыла всю улицу. Глухо звякнула цепь. В вязкой тишине отчетливо щелкнул передернутый затвор. Николай почти физически ощутил патрон, входящий в ствол. Лидер толпы, поравнявшись с ним, кинул в его сторону беглый взгляд и тут же отвернулся: стая шла мимо.

Дверь кафе открылась, выпуская наружу потоки света и восточной музыки. Пара мальчишек-китайцев вышла на свежий воздух, весело переговариваясь о чем-то – Николай не знал китайского. Один из них бросил взгляд вверх по улице и настороженно замолчал. Другой посмотрел в том же направлении и мгновенно исчез за дверью.

Уже через минуту с другой стороны улицы показалась вторая толпа. Сейчас Николай заметил, что в первой группе молодежи не было ни одного восточного лица. Из дверей ресторанчика стаей выпорхнули девушки и стремительно скрылись в тумане и темноте боковых улочек.

Повисла тяжелая тишина.

Остальное Николай осознал только позже, уже сидя в клетке полицейского "обезьянника" и придерживая рукой подбитую скулу. У его ног на грязном заплеванном полу в беспамятстве валялся избитый до полусмерти китаец.

...Первым выстрелом в стеклянное крошево разнесло заискрившуюся неоновую вывеску. На улице стало темнее. Затем картина яростного побоища предстала перед Николаем мозаикой или калейдоскопом. Тяжелые ножи для шинковки, велосипедные цепи, кастеты, залитое кровью лицо боевика УНЕ с обрезом, тяжелый волосатый кулак, дробящий скулу, мглистое небо с мелькающими рубчатыми подошвами, окрик полицейского и яркий свет фонарика в лицо, а затем тряский "бобик" с зарешеченным окном...

— Документы.

До Николая не сразу дошло, что вислоусый страж порядка требует у него идентификатор. Тот еще раз повторил требование. Николай слепо пошарил по карманам заляпанного грязью пальто и вытащил чип-карту. Когда данные появились на дисплее, в тоне полицейского зазвучало почтение.

— Простите, что мы задержали вас. Просто в пылу облавы трудно было разобрать, кто есть кто. Я приношу вам извинения от лица всего нашего отделения полиции. Вас немедленно отвезут домой. Я распоряжусь. Скажете, вас кто-нибудь ждет? Мы можем сообщить, что бы родные не волновались.

Николай вяло помотал головой, отчего дважды битая за неделю скула запульсировала болью. Полицейский вернул на место коммуникатор и жестом позвал дежурного:

— Отведите господина Москаленко домой. Проследите лично, отвечаете погонами.

В дверях Николай повернулся и спросил:

— Скажите, а сколько человек погибло сегодня?

Полицейский поднял на него усталый взгляд. Николай увидел мешки под глазами от недосыпания.

— Только что в больнице скончался восемьдесят третий. Девять колотых ран.

Николая затошнило. Сейчас он вспомнил: боец УНЕ с помповым обрезом, упавший на асфальт, тоже был мертв – у него не было затылка, а в переносице зияло аккуратное пулевое отверстие. Вечер смазал резкие краски.

Николай поежился.

Уже на пути домой, сидя на заднем сидении патрульного полицейского автомобиля, он апатично оттирал отпечаток подошвы с полы пальто.

"Мои слова повторит любой настоящий патриот. Наше спасение – Россия". Рядом с лицом убитого боевика мелькнула восковая маска трупа у дискотеки, которую заслонил хмурый отец Никодим. Николай понял – священник прав. Он яростно зашипел и выругался.

Полицейский высадил его у самого порога, но, потоптавшись у входной двери подъезда, Николай решительным шагом отправился прочь в темноту парка. Всю дорогу до церкви он сосредоточенно выискивал правильные слова, чтобы объяснить, зачем он вернулся, но перед поворотом на аллею вдруг все позабыл. В голове стало пусто.

— Вы пришли? – несколько удивленно заметил священник и тут же переспросил. – На вас напали?

Не отнимая мокрого, но уже теплого платка от лица, Николай скупо поведал о вчерашнем побоище. Отец Никодим, помрачнев, сказал:

— Завтра я отпеваю пятнадцать человек. Некоторые совсем дети. Так вы решились на что-то?

Николай медленно, но уверенно кивнул.

— Вы уверены, что готовы помочь Украине?

— Я не слишком боюсь тюрьмы или гибели политической карьеры, и потом мне нечего терять.

— Да, почему-то чаще всего к нам приходят те, кто считает, что им нечего больше терять. Что ж, пусть будет так. Я вам дам адрес. Приходите сегодня в восемь, я вас встречу и лично представлю.

Никодим протянул карточку Николаю, и тот, держа ее в руке, спросил:

— А вы не боитесь?

— Нисколько.

— Вы полагаете, я всецело с вами?

— Не только. Мне тоже нечего терять...

— Ну, а теперь рассмотрим современное отношение к евгенической программе. Несмотря на долгие разъяснительную работу и целенаправленную политику всех мировых государств посейчас остается, как выяснилось, недопонятость населением задач евгеники. Несмотря на то, что двадцать пять лет дали замечательные результаты, показали не только насущность, но и полезность евгеники, мы видим, что находятся те, кто пытается разрушить достижения молодой науки. Резонный вопрос о причинах наталкивается на глухую стену простого животного непонимания и неприятия. Посудите сами, что может выиграть простой работяга из Бристоля, Сингапура или Оттавы, если ему позволят иметь двух, а то и трех детей. У него что, прибавится денег? Или его дети станут жить счастливей в мире, где и одному из них часто негде приткнуться?

Социальные программы государства итак поглощают львиную долю бюджета. Стоит ли говорить о банкротстве целых государств при отсутствии евгенической политики. Ведь экономический хаос – это не худшее, что нас ожидает. За ним придет политический, то есть человек, бросающий камень в евгенику сейчас, обрекает своих детей на средневековое существование в будущем, на нищенство.

Но это лишь бытовой уровень проблемы. А есть еще и политический аспект и он куда важнее. Посмотрите, восемь миллиардов китайцев, извините – десять, не имея сдерживающего фактора, просто раздавят мир – наш с вами, наш и наших детей, – Саймон перевел дух и оглядел притихшую аудиторию. – Вы спросите кому это нужно? Кому необходимо дестабилизировать обстановку? Приглядитесь внимательнее и вы увидите нечистых на руку дельцов от политики. Они манипулируют толпой, подбрасывая зажигательные лозунги, порочащие евгенику. Они рождают в массах ненависть к нам – ученым и исследователям. Вы спросите, кто они, но вы итак видите их каждый день на экранах. По крайней мере, большинство из них.

Но и за их спиной находятся кукловоды. Есть силы, жаждущие нарушить стабильность мира в целом, – Саймон прокашлялся и продолжил чуть менее яростно. – Отсюда вытекает вполне оправданная государственная политика насильственного подавления бунтов, вплоть до применения боевого оружия.

По залу пронесся ропот.

— Сэр! Это ваше личное мнение? – где-то в середине зала поднялся взъерошенный студент в белом халате и очках, – вы можете ответить? – добавил он довольно дерзким тоном.

— Я отвечу, – Саймон почувствовал неожиданную злость и отвращение к аудитории. – Как лицо, облеченное властью и представляющее власть, я не имею собственного мнения. Лекция окончена.