— Очень хорошо знаю и объявляю вамъ, сэръ, что это безнравственный негодяй, плутъ, все что хотите. Онъ легко втирается въ довѣренность честныхъ людей и отплачиваетъ имъ такимъ вѣроломствомъ, такими низостями, что… что… — М-ръ Пикквикъ задыхался отъ негодованія.

— Боже мой! — воскликнулъ м-ръ Нупкинсъ, раскраснѣвшись какъ жареный гусь, мгновенно перемѣнивъ судейскую строгость на ласковое обращеніе порядочнаго джентльмена. — Сдѣлайте одолженіе, м-ръ…

— Пикквикъ, — подсказалъ Самуэль.

— Сдѣлайте одолженіе, м-ръ Пикквикъ… Боже мой!.. прошу покорнѣйше присѣсть. Кто бы могъ подумать? Капитанъ Фицъ-Маршалъ!

— Не называйте его ни капитаномъ, ни Фицъ-Маршаломъ, — перебилъ Самуэль, — потому что, я вамъ скажу, онъ ни тотъ, ни другой. Онъ кочующій актеръ; зовутъ его Джинглемъ, и если вамъ нуженъ волкъ въ овечьей шкурѣ, такъ это широко-мордый слуга его, Троттеръ, мошенникъ изъ мошенниковъ первѣйшаго сорта.

— Все это совершенно справедливо, сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, отвѣчая на вопрошающій взоръ изумленнаго судьи, — я затѣмъ и пріѣхалъ сюда, чтобъ обличить этого негодяя.

И м-ръ Пикквикъ вылилъ цѣликомъ въ разгоряченное ухо городского мэра сокращенную повѣсть о похожденіяхъ м-ра Джингля. Упомянувъ въ сжатыхъ и сильныхъ выраженіяхъ о первой встрѣчѣ съ кочующимъ актеромъ, ученый мужъ разсказалъ, какъ онъ похитилъ миссъ Уардль, какъ весело онъ отказался отъ этой дѣвы за денежное вознагражденіе, какъ онъ заманилъ его самого въ дѣвичій пансіонъ, и какъ, наконецъ, онъ, м-ръ Пикквикъ, считалъ своимъ непремѣннымъ долгомъ сорвать маску съ этого обманщика.

При этомъ повѣствованіи, вся горячая кровь въ тѣлѣ м-ра Нупкинса прихлынула къ самымъ верхушкамъ его ушей. Онъ въ первый разъ имѣлъ удовольствіе познакомиться съ капитаномъ на конскихъ скачкахъ, откуда и пригласилъ его въ свой домъ. Фицъ-Маршалъ знакомъ былъ почти со всею аристократіею британской столицы, объѣхалъ чуть ли не весь свѣтъ, зналъ все, видѣлъ все, былъ самъ аристократомъ съ головы до ногъ: какая драгоцѣнная находка для семейства провинціальнаго мэра! Мистрисъ Нупкинсъ и миссъ Нупкинсъ были въ восторгѣ отъ капитана Фицъ-Маршала. Онѣ показывали его всюду — на семейныхъ вечерахъ, на городскихъ балахъ, на общественныхъ гуляньяхъ — гордились мнѣніями Фицъ-Маршала, прославляли его аристократическія манеры, жужжали безъ умолка о тѣсной дружбѣ съ капитаномъ Фицъ-Маршаломъ, и весь городъ завидовалъ счастливцамъ, завербовавшимъ въ свой кругъ лондонскаго льва. Искренніе пріятели и пріятельницы ихъ, м-съ Поркенгемъ и дѣвицы Поркенгемъ, и м-ръ Сидни Поркенгемъ, готовы были съ ума сойти отъ ревности и отчаянія.

И послѣ всего этого вдругъ услышать, что м-ръ Фицъ-Маршалъ есть ни больше, ни меньше какъ актеръ, кочующій актеръ, проныра, пройдоха и чуть ли не мошенникъ, готовый отважиться на всякую низость! Силы небесныя! Что скажутъ Поркенгемы! Какъ станетъ торжествовать м-ръ Сидни Поркенгемъ, когда услышитъ, что ему, вдругъ, ни съ того, ни съ сего, предпочли такого грязнаго соперника! Какими глазами самъ онъ, почтенный мэръ города Ипсвича, будетъ смотрѣть на старика Поркенгема, когда встрѣтится съ нимъ на скачкахъ или на выборахъ въ Палату? A если — отъ чего Боже сохрани! — вѣсть эта залетитъ въ чужіе края — что… что тогда!?

— Однакожъ, все это покамѣстъ голословное показаніе, — сказалъ м-ръ Нупкинсъ, послѣ продолжительной паузы, — М-ръ Фицъ-Маршалъ человѣкъ политическій, смѣю сказать, и y него множество враговъ: чѣмъ вы можете подтвердить и доказать истину такихъ ужасныхъ обвиненій?

— Поставьте меня съ нимъ на очную ставку, и больше я ничего не требую, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — сведите съ нимъ меня и моихъ друзей: вы увидите, что больше не нужно будетъ никакихъ доказательствъ.

— Это, кажется, легко устроить, — сказалъ м-ръ Нупкинсъ, — онъ придетъ сюда вечеромъ, и тогда все это можно будетъ обдѣлать безъ огласки… вы понимаете, что я принимаю въ уваженіе вѣтренность и, конечно, раскаяніе молодого человѣка. Впрочемъ, не мѣшаетъ напередъ посовѣтоваться съ моей женой: умъ хорошъ, два лучше. Во всякомъ случаѣ, м-ръ Пикквикъ, мы должны сперва покончить ваше дѣло, чтобы, понимаете, не было никакихъ задержекъ. Не угодно ли вамъ пожаловать въ эту комнату?

И они опять вошли въ судейскую.

— Груммеръ, — сказалъ судья страшнѣйшимъ голосомъ.

— Чего изволите, сэръ? — отвѣчалъ Груммеръ, улыбаясь весьма некстати.

— Чему-жъ вы смѣетесь, сэръ? — строго сказалъ судья. — Смотрите! вы забываете свои обязанности, сэръ, и ведете себя, какъ безсмысленный мальчишка. Точно ли справедливы всѣ тѣ показанія, которыя вы дали, сэръ? Берегитесь, Груммеръ!

— Сэръ, — пробормоталъ несчастный Груммеръ, — я… я…

— Что? Вы путаетесь, сэръ? М-ръ Джинксъ, — замѣчаете вы, какъ онъ путается?

— Замѣчаю, сэръ.

— Повторите свое показаніе, Груммеръ; только предваряю васъ, держите ухо востро. М-ръ Джинксъ, потрудитесь записывать его слова.

Несчастный Груммеръ, окончательно сбитый съ толку инквизиторскимъ взглядомъ судьи и насмѣшливой улыбкой Джинкса, запутался минуты въ двѣ или три въ такомъ лабиринтѣ противорѣчій, что м-ръ Нупкинсъ объявилъ ему наотрѣзъ и разъ навсегда, что онъ не вѣритъ ему ни въ одномъ словѣ. Такимъ образомъ штрафъ былъ отмѣненъ, и поручительство за пикквикистовъ оказалось совершенно неумѣстнымъ. М-рь Груммеръ, какъ и слѣдуетъ, получилъ строжайшій выговоръ, и пикквикисты, всѣ до одного, признаны невинными въ самомъ высшемъ юридическомъ смыслѣ. Разительный примѣръ непостоянства человѣческаго счастья.

М-съ Нупкинсъ была величественная дама въ голубомъ газовомъ тюрбанѣ и свѣтло-сѣромъ парикѣ. Миссъ Нупкинсъ получила въ наслѣдство отъ своей маменьки всю ея гордость, за исключеніеиъ тюрбана, и всѣ ея капризы, кромѣ парика. Какъ скоро между матушкой и дочкой возникали жаркіе споры относительно разныхъ неудобствъ домашней жизни, вся тяжесть ихъ размолвки обыкновенно падала на плечи господина мэра. На этомъ основаніи, когда м-ръ Нупкинсъ отыскалъ свою супругу и сообщилъ ей интересныя подробности, представленныя президентомъ Пикквикскаго клуба, м-съ Нупкинсъ вдругъ припомнила, что она всегда ожидала какого-нибудь пассажа въ этомъ родѣ, что она никогда не сомнѣвалась въ злонамѣренности Фицъ-Маршала, что ее никто не хотѣлъ слушать, что она не понимаетъ, чѣмъ ее считаетъ м-ръ Нупкинсъ, и такъ далѣе, до безконечности, все въ одномъ и томъ же родѣ.

— Подумать только, что изъ меня сдѣлали такую дуру! — возопила прелестная миссъ Нупкинсъ, выжимая по слезинкѣ изъ каждаго глаза.

— Ты можешь благодарить за это своего папеньку, моя милая, — сказала м-съ Нупкинсъ. — Сколько разъ я просила, уговаривала, умоляла этого человѣка разспросить о фамильныхъ связяхъ капитана Фицъ-Маршала! Сколько разъ я заставляла его принять какія-нибудь рѣшительныя мѣры! О, Боже мой, да вѣдь этому никто и не повѣритъ — никто!

— Однакожъ, послушай, моя милая, — началъ м-ръ Нупкинсъ.

— Не говори мнѣ ничего, — сказала м-съ Нупкипсъ.

— Но вѣдь ты сама, душечка, признавалась открыто, что готова съ ума сойти отъ любезностей капитана Фицъ-Маршала. Ты безпрестанно приглашала его къ себѣ, мой другъ, и пользовалась всякимъ случаемъ, чтобы выставить на видъ капитана Фицъ-Маршала.

— Слышишь, Генріетта? — сказала м-съ Нупкинсъ, обращаясь къ своей дочкѣ съ видомъ оскорбленной добродѣтели. — Чему тутъ удивляться? Ему не въ первый разъ сваливать съ больной головы на здоровую. Я всегда это говорила.

И м-съ Нупкинсъ зарыдала горько и громко.

— Ахъ, папенька! — возгласила миссъ Нупкинсъ. И слезы дочери смѣшались съ рыданіями матери.

— Мало ему, что теперь, по его милости, мы дѣлаемся посмѣшищемъ всего свѣта! — восклицала м-съ Нупкинсъ. — Онъ меня же обвиняетъ, безсовѣстный!

— Какъ намъ теперь показываться въ обществахъ? — сказала миссъ Нупкинсъ.

— Какими глазами будемъ мы смотрѣть на Поркенгемовъ? — сказала м-съ Нупкинсъ.

— И на Григгсовъ, — добавила миссъ Нупкинсъ.

— И на Сломминтаукенсовъ, — дополнила м-съ Нупкинсъ. — Что-жъ въ этомъ толку, мой ангелъ? Отецъ твой знать ничего не хочетъ: для него хоть трава не рости.