— Каким это образом? — развел руками Мушкин.

— Вам никогда не приходилось ставить чайник на электрическую плитку?

— Приходилось, — ответил милиционер.

— Тогда выполняйте приказание!

Милиционер скрылся за дверью. Лейтенант подошел к ребятам.

— Будем знакомы: Василий Голев, тоже студент университета. Заочник юридического, — он протянул руку. — Издалека пришлось вам добираться, — сказал он. — Через всю страну! Долго ехали?

— Недели три, — ответил Кайон.

— На какой факультет поступаете?

— Нам сказали, что в университете открылся новый факультет — северный, — ответил Кайон. — Туда и будем поступать.

— Жаль, что никто из вас не идет на юридический. Вместе бы учились…

Открылась дверь в глубине комнаты, и, держа в одной руке чайник, а в другой нанизанные на пальцы алюминиевые кружки, появился милиционер Мушкин. Ринтыну показалось, что он оставил в той комнате строгое лицо. Мушкин улыбался во весь рот и был приветлив, как радушный и гостеприимный хозяин.

Он расстелил на столе газету, нарезал белый хлеб, откуда-то принес масло, сахар и разлил чай по кружкам.

— Давайте, ребята, чайку попьем, — пригласил Голев Ринтына и Кайона.

Милицейский чай был крепкий и вкусный. Ребята пили его с удовольствием, не отставал от них и Мушкин. Он снял фуражку, часто вытирал лысую голову большим платком и рассказывал:

— Иду я по вверенной мне территории, прихожу к мосту лейтенанта Шмидта, гляжу, на скамье под сфинксами лежат двое… Ну, думаю, опять Мирошка и Женька с Косо" линии. Нализались с получки. Подхожу ближе. Вроде со спины не похожи. Да и разговор не наш, другой. Ну, думаю, дело пахнет международными осложнениями… А оказалось, студенты!.. На вверенной мне территории студентов много. На Пятой линии общежитие да здесь на Университетской набережной, опять же художники — народ горячий и неорганизованный… Ничего люди, только любят на трамваях бесплатно ездить…

— Мы будем платить, — обещал Кайон.

— Да ладно, чего уж там, — махнул рукой Мушкин, — теперь свои люди, как-нибудь разберемся.

После чаепития Голев снова занял место за барьером. Некоторое время он что-то писал.

Пришел другой лейтенант. Видимо, сменить Голева. Он вопросительно посмотрел в сторону Ринтына и Кайона, но Голев его успокоил:

— Это мои знакомые. Поступать приехали в университет.

Сдав смену, Голев взялся проводить ребят.

Они пошли по знакомой набережной. Голев, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, рассказывал:

— Напротив нас купол Исаакиевского собора, чуть подальше Адмиралтейство… Налево в саду памятник "Румянцева победам". А вот этот дворец принадлежал Меншикову. Сейчас здесь юридический институт…

Ринтын не сводил глаз с Голева. Перед ним был первый университетский студент. Он оказался совсем не похожим на того, каким виделся Ринтыну его будущий коллега. Милиционер — и студент! Это было совершенно неожиданным.

— Вы здесь и учитесь? — спросил Кайон Голева.

— Нет, я учусь в университете.

— А какая разница между юридическим факультетом университета и институтом? — спросил Ринтын.

Голев попытался объяснить, но сам запутался и коротко закончил:

— Университет — это выше.

Прошли мимо трехэтажного зеленого здания.

— Здесь помещаются филологический и восточный факультеты, — сказал Голев.

— А куда мы идем? — спросил Ринтын.

— В главное здание. Спросим там, где ваш факультет.

Вчерашний красиво одетый старик предупредительно раскрыл дверь перед Голевым и взял под козырек. Ринтын и Кайон в удивлении приостановились.

— Здорово, Ефимыч! — Голев фамильярно поздоровался со стариком. Начальство здесь?

— Проректор Иванов-Томский пришли! — важно сообщил старик.

Голев прошел мимо секретарши в дверь с надписью на медной дощечке: "Проректор Иванов-Томский". Ринтын и Кайон остались в приемной. Через минуту дверь открылась, и Голев пальцем поманил ребят.

Проректор оказался еще совсем не старым человеком в полувоенной форме со следами погон на плечах.

Ребята почтительно поздоровались с ним.

— С Чукотки приехали?

— Так точно! — вместо них ответил Голев.

— По-русски понимаете?

— Понимают, — сказал Голев.

— Чего же они молчат? — удивился проректор.

— Не могу знать, — пожал плечами лейтенант и обратился к ребятам: — Давайте рассказывайте.

— Нам бы найти наш факультет, — сказал Ринтын.

— Видал! — Иванов-Томский улыбнулся Голеву. — Да они не хуже нас с тобой говорят по-русски. Ваш факультет в том же здании, где восточный и филологический. Это рядом. Проводи их, Голев.

— Есть, товарищ майор! — с готовностью сказал Голев и тут же поправился: — Простите, товарищ проректор.

По дороге на северный факультет Голев рассказал, что они с проректором служили в одной части и вместе дошли до Берлина.

— А кто этот важный старик у дверей? — спросил Ринтын.

— У каких дверей? — не понял Голев.

— Которого вы назвали Ефимычем, — напомнил Ринтын.

— Это швейцар. Старый моряк. Тоже воевал в ополчении.

По широкой лестнице в сопровождении Голева поднялись на второй этаж. На одной из дверей висела бумажка, написанная от руки: "Северный факультет. Деканат".

— Здесь я с вами распрощаюсь, — сказал Голев и добавил непонятное: — Ни пуха ни пера!..

Ребята сдали вступительные экзамены и поселились в общежитии на одной из линий Васильевского острова.

Комната находилась на последнем этаже большого старого здания. Жили вшестером: Ринтын с Кайоном, нанаец Черуль — студент третьего курса, чех Иржи Грдличка и два венгра — Михай Тот и Ласло Немети.

Когда Ринтын впервые появился во Въэнском педагогическом училище, поначалу все студенты казались ему на одно лицо. Потом такое было в общежитии грузчиков в Гуврэльском порту. Здесь же все жители студенческой комнаты были настолько разными, что при всем желании их невозможно было перепутать. Венгр Михай — низенький, толстый, в очках в тонкой металлической оправе. Он все делал медленно, с толком. Даже к такому, казалось бы, привычному делу, как ко сну, он готовился основательно: разглаживал ладонями простыни, взбивал набитую ватой подушку, долго пристраивался, подыскивая для головы единственно правильное и удобное положение. Высокий и худой Ласло, тонкие жилистые ноги которого не умещались под коротким одеялом, посмеивался над своим земляком и товарищем.

Черуля и Иржи, схожих по телосложению, широких в плечах, тоже не перепутаешь: один белолицый, а другой смуглый, с узкими, как прорез для монеты в телефоне-автомате, глазами.

Старостой комнаты избрали Черуля. Предлагали Иржи, но тот категорически отказался, заявив, что он и так всю войну был вроде старосты в партизанском отряде. Венгры же только начинали говорить по-русски и не годились для объяснений с комендантом.

Черуль был здоровый парень, воевал, имел орден Красной Звезды и несколько медалей.

Он сразу взялся за дело. Составил расписание дежурств по комнате и пригрозил, что будет наказывать внеочередной уборкой тех, кто недобросовестно отнесется к своим обязанностям.

До занятий оставалось еще несколько дней, и Ринтын бродил по широкому Большому проспекту Васильевского острова, смотрел на людей, на дворцы и дома.

На набережной у каменной стенки стоял подбитый немецкий крейсер, обреченный на слом. Пока на нем жили моряки По вечерам у борта садился баянист и играл. Тут же на пыльных камнях матросы танцевали с девушками.

Чуть подальше находилась грузовая пристань, где работал Черуль.

Стояли удивительно теплые сентябрьские дни.

— Бабье лето, — объяснил Черуль.

Как бы ни загадочно называлась эта пора, Ринтыну она была по душе, и он далеко уходил по набережной Невы. Однажды с высоты каменного берега он увидел обыкновенную песчаную отмель, кусок живой почвы. На душе стало радостно, и подумалось о том, что уж очень далеко забрался чукотский паренек, и пройдет много лет, прежде чем он снова увидит суровую красоту родной земли.