— Откуда вы взяли эту книгу? — спросил шепотом Ринтын у Аккая.

— Калькерхин нашел, — ответил Аккай.

— Она валялась в снегу около склада, — сказал Калькерхин. — Должно быть, вывалилась из-под брезента. Там этих книжек целая куча, больше, наверное, чем во всей нашей школе.

— Эти книги, — сказал Аккай, — раньше лежали в ящиках. Журин позвал Тэюттына и велел ему опорожнить ящики, и из дощечек пристроил к своему дому тамбур, а книги сложили в кучу и закрыли брезентом.

— Они же могут попортиться! — воскликнул Ринтын.

— Не мясо, не протухнут! — сказал Калькерхин.

В ту ночь Ринтыну снились книги. Они проходили строем перед ним, ветер шелестел их страницами, переворачивал тугие листы.

Три дня бушевала пурга. Когда Ринтын высовывал голову в чоттагын, то видел, как через невидимые для глаза щелочки в моржовой покрышке яранги сыпался на земляной пол, на свернувшихся клубком собак мелкий, как порошок, снег.

Дядя Кмоль то и дело выходил на улицу, привязывал камни к яранге, чтобы ее не унесло ветром, затыкал плоскими выструганными дощечками дыры.

— Таната оглушило свалившейся жердью, — сообщал дядя, отряхивая с себя снег, — жена с перепугу втащила в чоттагын не его, а жердь!

Ринтыну было душно в тесном пологе, и он часто выходил в чоттагын подышать воздухом, пахнувшим прелой травой, которой был обложен полог.

Сразу же, как только стихло, на улице появились люди. Они выходили через дымовые отверстия или проделывали узкий лаз в сугробе, закрывавшем вход в ярангу, и начинали откапывать занесенные снегом жилища.

Школа совсем утонула в снегу. Торчала только крыша с дымящими трубами. Издали казалось, что это плывет по снежному морю пароход. Ветер сорвал и спутал электрические провода, изуродовал лопасти и стабилизатор ветродвигателя. Правда, это случалось почти в каждую пургу, но это мало утешало Тэнмава, который с мотками проволоки через плечо уже ходил от столба к столбу, проклиная пургу.

Ни одна пурга не бывает похожа на другую. У каждой, как и у людей, свой характер. Особенно это заметно по тем разрушениям, которые она производит. На этот раз сорвало вельбот с подставок, утащило на припай и там разбило в щепы о торосы. На полярной станции повалило ветром и занесло снегом несколько метеорологических будок и, как всегда; были оборваны и перепутаны все антенны радиостанции.

Откопав свою ярангу, Ринтын отправился на полярную станцию помогать Лене налаживать разрушенное бурей радиохозяйство.

Он застал у Лены Эрмэтэгина.

Эрмэтэгин появился в Улаке осенью и поселился в колхозном клубе. Он был послан райисполкомом заведовать клубом. Ринтын мало с ним встречался. По отзывам дяди Кмоля, Эрмэтэгин был умным человеком, постигшим многие науки, но у него была одна слабость: любил выпить. Эрмэтэгин даже зимой носил черный кожаный шлем, кожаные перчатки и брюки галифе с красным кантом. Это была такая необычная для стойбища одежда, что даже собаки, завидев Эрмэтэгина, принимались лаять на него.

— Ну, что ты смотришь! — крикнула Лена и, схватив за рукав, втащила Ринтына в комнату.

Она была возбуждена чем-то, с ее лица не сходило выражение счастья.

Неужели Эрмэтэгин явился причиной такой странной перемены настроения Лены? Ринтын вспомнил Анатолия Федоровича, и ему стало так неловко, что он даже покраснел.

— Ты знаешь, что случилось на свете, пока мы здесь пережидали пургу? — спросила Лена звонким, срывающимся голосом и, притянув Ринтына, громко поцеловала его в губы. — Наши войска прорвали блокаду Ленинграда! Вот что случилось, дорогой друг!

Пока чинили антенны, Лена не переставала шутить, смеяться, и от нее веяло таким счастьем и искренней радостью, что всем, глядя на нее, становилось легко и весело.

В стойбище Эрмэтэгин и Ринтын возвращались вместе. Уже было темно, и на небе сверкали крупные, как бы выросшие за время пурги звезды.

Около изувеченного ветродвигателя Эрмэтэгин остановился и, закинув голову, с чувством продекламировал:

О, край небес, — звезда Омега,

Весь в искрах, Сириус цветной…

Взглянув на Ринтына, он многозначительно добавил:

— Блок.

Было так тихо, что далеко слышался скрип снега под подошвами редкого прохожего. Эрмэтэгин продолжал неподвижно стоять, оглядывая небо.

— Самое красивое небо у нас на Севере, — сказал он вдруг и достал из кармана самодельный портсигар из дюраля.

Эрмэтэгин скрутил папиросу, затянулся и закашлялся.

— Мировая история не знала такой адской смеси.

Ринтын догадался по запаху, что парень курит махорку пополам со спитым чаем.

— Между прочим, Блок — петербургский поэт, — сказал Эрмэтэгин, отставив трещавшую и сыпавшую искрами папиросу, — то же самое, что ленинградский.

Выкурив папиросу, Эрмэтэгин затоптал ее в снег и зашагал дальше. Ринтын последовал за ним. Он был поражен: никогда в жизни ему не приходилось слышать из уст соплеменника столько мудреных слов. Эрмэтэгин говорил только по-русски, притом так свободно и легко, как будто он владел языком с малолетства.

Возле колхозного клуба Эрмэтэгин остановился и, протягивая на прощание Ринтыну руку, спросил:

— Ты любишь читать книги?

— Очень, — ответил Ринтын. — Только хороших мало. Что было в школьной библиотеке, все прочитал.

— Ну уж и все? — улыбнулся Эрмэтэгин. — Подожди, разберутся в грузах. Кажется, и нам привезли хорошие книги.

— Я знаю, где они лежат! — крикнул Ринтын. — Под брезентом возле склада. Из ящиков, в которых книги лежали, Журин сделал себе тамбур к дому.

— Что ты говоришь! — Эрмэтэгин встряхнул за плечи Ринтына. — А ну, покажи, где они лежат!

Увидев, в каком состоянии содержатся книги, Эрмэтэгин так вскипел, что Ринтыну стало страшно. Какими только словами не обзывал он Журина: варвар, дикарь, олух, невежда! Эрмэтэгин так громко ругался, что разбудил сторожа, караулившего склад. Старый Культын, приставленный Журиным сторожить склад и магазин, недовольно проворчал:

— Что ты орешь? Не наговорился в своем клубе?

— Я ему покажу, этой торговой крысе, как надо обращаться с культурными ценностями! — грозил кулаками в сторону журинского дома Эрмэтэгин.

Какой разговор произошел между Журиным и Эрмэтэгином, Ринтын не знал. Но что он был, об этом свидетельствовали новые книги, появившиеся в колхозном клубе и в школьной библиотеке.

Ринтын стал захаживать в маленькую комнату, заполненную книгами, сломанными музыкальными инструментами, пожелтевшими плакатами. В ней жил Эрмэтэгин. Он научил Ринтына играть в шахматы и бренчать на балалайке. В долгие зимние вечера Эрмэтэгин рассказывал Ринтыну о своих странствиях. Мальчик узнал, что Эрмэтэгин учился в педагогическом училище, но не закончил его: потянуло в море. Проплавав два года матросом, он попал на курсы судоводителей. С курсов, не сдав положенных экзаменов, Эрмэтэгин ушел проводником в геологическую экспедицию. В Анадыре заведовал баней, оттуда перешел на курсы культпросветработников.

— Носило меня по Чукотскому побережью, как сухой лист по тундре. Все из-за любопытства, — рассказывал Эрмэтэгин, изредка отворачиваясь, чтобы отхлебнуть из бутылки, к наклеенному на стене плакату, изображавшему проткнутого штыком Гитлера. — Если бы не книги, я бы умер от невозможности удовлетворить любознательность! В свое время я не сумел отыскать точку в жизни и теперь ношусь со своим ненасытным любопытством, как Архимед со своим рычагом. Так сказать, отдался течению жизни. Каких я только людей не перевидел! Всяких! Жалею, что не побывал на материке, война помешала.

Эрмэтэгин курил все ту же невозможную смесь спитого чая и махорки. Ринтыну было жалко смотреть, как морщится человек от едкого дыма.

…В стойбище было известно, что радистка Лена раздавала свой табачный паек заядлым курильщикам. Знал это и Ринтын, и он подумал: может быть, на долю Эрмэтэгина у нее сохранилась хоть одна пачка? Решившись, Ринтын смущенно попросил Лену: