— Вы мне не дадите немного табаку?

— Никак ты уже курить начал? — удивилась она.

— Нет еще, — ответил Ринтын, вспоминая свои неудачные попытки привыкнуть к курению. — Табак нужен для одного моего знакомого. Вы его знаете: это заведующий клубом Эрмэтэгин. Он курит чай.

— Бедняга! — сказала Лена и, подавая Ринтыну пачку махорки, погрозила пальцем: — Смотри не вздумай сам курить.

Велика была радость Эрмэтэгина, когда он увидел махорку.

— Что это такое! — вскричал моряк. — Не верю своим глазам — настоящая канская махорка! Где ты ее взял?

— У Лены, — ответил Ринтын.

— У радистки?

— Да, у нее.

— Вот добрый человек!

Закурив папиросу из настоящего табака, Эрмэтэгин закашлялся и вытер рукавом выступившие на глазах слезы.

— Спасибо тебе, Ринтын!

Однажды, взяв карандаш, Эрмэтэгин усадил Ринтына поближе к окну и начал его рисовать. Ринтын долго сидел неподвижно, как замерзшая ворона, хотя у него сразу заныла шея.

— Хочешь, я тебе прочту стихи собственного сочинения? — спросил Эрмэтэгин, разглядывая отставленный на вытянутую руку рисунок.

Не дожидаясь согласия, Эрмэтэгин положил на стол бумагу и карандаш и устремил в окно задумчивый взгляд.

— Ну, как?

— Очень хорошие стихи! — горячо проговорил Ринтын. — Совсем как настоящие.

— Нет, Ринтын, — вздохнул Эрмэтэгин, берясь за карандаш и бумагу. — Это даже нельзя назвать стихами.

Он долго, сосредоточенно рисовал и, казалось, целиком отдался этому занятию.

— А что ты читал, Ринтын? Какие книги?

Ринтын назвал прочитанные им книги.

— Тогда тебе, пожалуй, можно будет дать эту книгу. — Эрмэтэгин поискал и протянул Ринтыну книжку в картонном переплете.

Ринтын взял в руки книгу и прочитал на обложке: "М. Горький. Детство". Ринтын слышал о Горьком, но не читал ни одной его книги, да и фамилия автора не обещала ничего интересного.

Лишь через несколько дней Ринтын вспомнил о книге. Захватив ее с собой, он отправился в ледяную пещеру, зажег там свечу, расстелил мешки из-под угля и устроился поудобнее.

Перед тем как открыть книгу, он снова стал рассматривать серый переплет и простые два слова, напечатанные на нем: "М. Горький. Детство". Ринтын вспомнил, что в стойбище Рентыгыргын одного оленевода тоже зовут Горький — Чымийыльын, но тот парень совсем молодой — не курит и не жует табака. Ринтын открыл книгу.

Он так увлекся описанием жизни мальчика Алеши, что не заметил, сколько прошло времени. Лишь когда свеча потухла и синева ледяных стен померкла, Ринтын с сожалением закрыл книгу.

Он вернулся, когда в чоттагыне еще горел свет и желтая полоса от колеблющегося пламени моталась на снегу. Это значило, что дядя Кмоль все еще на охоте. В яранге Ринтын продолжал читать книгу до тех пор, пока не послышались знакомые шаги.

— Ты еще не спишь? — удивился дядя Кмоль.

В пологе, отхлебывая из потемневшего от крепкого чая, когда-то белого фарфорового блюдца, дядя Кмоль спросил:

— Что же это за книга, что ты ее даже в холодном чоттагыне читаешь? Опять, наверное, про какого-нибудь конника без головы?

— Нет, дядя, — ответил Ринтын, — здесь описана жизнь Горького.

— Горького? — переспросил дядя.

— Да, Горького. Так зовут человека, написавшего эту книгу. Жизнь его была горькая и трудная, и, должно быть, поэтому его прозвали так.

Дядя Кмоль мастерил для своей берданки патроны. На пули шел весь свинец из старых аккумуляторов. Тэнмав переплавлял его на полярной станции и раздавал охотникам.

Однажды, набив холщовую сумочку самодельными патронами, Кмоль отправился на охоту. Вернулся он домой неузнаваемый: все лицо было зачернено порохом, на скуле синел огромный кровоподтек. Выяснилось, что патрон по каким-то неизвестным причинам выстрелил в обратную сторону и вылетевшим затвором дяде ранило скулу. Но это не заставило Кмоля отказаться от охоты с таким коварным оружием, и, кроме того, он знал много и других способов охоты. Умел добывать тюленей с помощью белых медведей. Он уходил далеко в море, где медведи подкарауливали нерп. Едва только терпеливый умка ловким ударом лапы выбрасывал на лед нерпу, Кмоль с дикими воплями бросался на него. Испуганный медведь убегал, а дядя забирал его добычу.

Если крик не помогал, он стрелял в медведя холостыми патронами из дробовика, который брал с собой специально для этого случая.

Теперь дядя Кмоль узнал у Тэнмава новый рецепт изготовления патронов. Они неторопливо разговаривали. Ринтын, как обычно, рассказывал о прочитанном, о школьных делах.

— Кончишь школу, Ринтын, — сказал ему дядя Кмоль, — пошлю тебя на курсы продавцов. Я слышал, такие курсы открылись в районном центре. Пойду я когда-нибудь в магазин, а ты стоишь за прилавком рядом с Наумом Соломоновичем. Скажу: "Ну, Ринтын, дай-ка мне пачку хороших патронов". И ты мне ответишь: "Дядя Кмоль, привезли новые хорошие ружья. Берите уж заодно новое ружье". Куплю новое ружье и пойду на охоту. С убитой нерпы оба глаза отдам тебе.

— Я не хочу быть продавцом, — ответил Ринтын. — После окончания школы, наверное, поеду учиться дальше. — Ринтын задумался. — Хочу в университет.

— Что это такое? Курсы, что ли, какие? — спросил дядя Кмоль.

— Это высшая школа, — объяснил Ринтын.

— Выше ее, значит, больше нет?

— Наверное, нет, — ответил Ринтын. — Только для тога чтобы попасть в университет, нужно кончить не семь классов, как в нашей школе, а десять.

— В высшей школе сколько надо учиться?

— Пять лет.

Дядя Кмоль отложил в сторону кусок свинца и принялся считать.

— Каково! Выходит, тебе учиться еще больше десяти лет! Где же найдется столько наук, чтобы изучать их еще десять лет? И голове все это не вместить. Кем же ты будешь, когда окончишь высшую школу?

— Не знаю.

В чоттагын вбежал Кукы и прервал разговор о высшей школе. Отдышавшись, он громко крикнул:

— Новость! Фашистов крепко побили! Собирайтесь скорее на митинг в клуб!

Когда Ринтын с дядей пришли в клуб, он уже был битком набит. За столом, покрытым красной скатертью, стоял Татро и звонил в колокольчик, пытаясь водворить тишину. Каждый хотел пробиться к большой карте, висевшей на стене, чтобы взглянуть на маленький кружок, обозначающий легендарный город Сталинград.

— Вот он, Сталинград! — кричал Кукы, водя пальцем по карте. — Длинная черная полоса — река Волга!

— А Москва где? — спрашивала старая Пээп, пытаясь протиснуться сквозь стоящих впереди.

— Вот Москва, — показал ей Кукы на красную звездочку.

— Какая маленькая! Я думала, Москва больше, — разочарованно протянула Пээп.

— Это же географическая карта, — объяснил ей Кукы.

— А-а, — понимающе кивнула Пээп.

Пришли сотрудники полярной станции, пришли школьники, работники торговой базы, и в клубе стало так тесно, что Татро предложил провести митинг на улице.

Кто-то принес флаг и укрепил на верхней площадке вышки ветродвигателя, служившей постоянной трибуной.

Ринтын стоял рядом с Леной и слушал рассказ Татро о разгроме немцев под Сталинградом.

— Слышишь, — обратился к дяде Павлу Рычып, — имя этого немецкого генерала смахивает на твое.

— Что ты, Рычып! — замахал на старика пекарь. — Немца зовут Паулюс, а меня Павел.

— Сталинград больше Ленинграда? — спрашивал Ринтын Лену.