Кымчека больше всего заинтересовала птица петух.

— Она совсем не улетает на зиму? — спрашивал он Андрея Ивановича.

— Нет, она и зимой живет с людьми, как собака.

— Как ворона, — уточнил Кымчек.

Но когда он узнал, что поющая птица петух не умеет летать, с разочарованием сказал:

— Ну какая же это птица!

Днем Ринтын уходил на берег и подолгу глядел на широкий морской горизонт: где-то там, у стыка неба и воды, находился родной Улак. Ему опротивел дым каменного угля, и даже вагонетка, бегающая по рельсам, не вызывала у него прежнего интереса. Как-то Петя показал ему лаз на чердак, откуда через окно можно было попасть на крышу. Здесь, за большой кирпичной трубой, Ринтын проводил "мертвый час", наблюдая сверху жизнь деревянного поселка. Возле больницы расхаживали люди в белых халатах ниже колен; из пекарни на вагонетке везли в магазин свежий хлеб. Пробежала, истошно взвизгивая, собака: голова ее застряла в большой жестяной банке из-под сгущенного молока…

Когда ребятам удавалось вырваться из-под опеки пастухов-вожатых, они уходили в низовье речки и принимались за игру, изобретенную Ринтыном. Из кусков жести они смастерили две лодки, в них накладывали выловленных в речке титинныт — маленьких рыбок, которых ловили при помощи старой рукавицы или консервной банки. Рыбки изображали моржей, а связанные пучки сухой травы — оленей. Оленеводами были Кымчек и Петя. Они вели торговлю с морским охотником, анкалыном Ринтыном. Здорово отличался Кымчек: всегда старался нахватать побольше «товару», выменивая одного «оленя» на пять «моржей». Не отставал от него и Петя.

Ринтыну приходилось туго. Пока его товарищи спокойно мастерили из травы «оленей», он в поисках титинныт бродил по колено в холодной воде, мерз до костей. Выйдя погреться на берег, он садился возле большого, покрытого мхом камня. Недалеко высилась ограда из дерна, оплетенная колючей проволокой. За оградой виднелась крыша дома.

Однажды из-за ограды вышел человек. На плечах у него лежала изогнутая наподобие лука перекладина. На концах перекладины болтались ведра. Человек набрал воды в речке и потащил в дом. Когда человек вышел второй раз, мальчик подошел ближе и остановился: это был отчим Гэвынто!

Он был коротко острижен, как первоклассник. Зато растительность на лице выросла, волосы на подбородке торчали в разные стороны. Он был одет в потертый ватник и такие же штаны, на ногах были разношенные летние торбаза. Гэвынто не выглядел жалким, в лице его даже появилось выражение сосредоточенности, углубленности в свои мысли.

Ринтын не мог двинуться с места. В голове одна за другой проносились мысли: "А что делать, если он узнает меня?"

Гэвынто зачерпнул воды, вскинул на плечо перекладину и, окинув равнодушным взглядом Ринтына, зашагал к дому.

"Не узнал!" — чуть не закричал вслух Ринтын. Позабыв о лодках и «моржах», он кинулся к товарищам.

— Я видел его! — крикнул он еще издали.

— Что ты видел? — вместе спросили Кымчек и Петя.

— Отчима Гэвынто! В тюрьме он!

Ребята вместе подошли к дому, огороженному дерном и колючей проволокой. Выбрав удобное место за большим обомшелым камнем, они принялись наблюдать за воскыраном. Но до самого вечера оттуда уже больше никто не выходил. Подойти поближе и получше разглядеть дом ребята не решались. Воскыран — тюрьма — внушал им почтительный страх и острое любопытство; у них было такое ощущение, какое бывает перед сильным и страшным зверем: чувствуешь невольный страх и в то же время очень хочется дотронуться рукой.

Уже в темноте притихшие и взволнованные ребята возвращались в лагерь.

Ринтыну казалось, что не будет конца его жизни в пионерском лагере, как вдруг стало известно, что до отъезда домой осталось всего несколько дней. Готовился большой прощальный концерт: вожатые с утра до вечера репетировали, предоставив ребятам, не занятым в концерте, полную свободу.

Начали уже прибывать вельботы за ребятами. Кытрынский берег покрылся белыми палатками. Пришел вельбот и с Улака. Его привел Кукы. Когда он узнал, что ребят отпустят только после прощального костра, он выругался и пошел разыскивать начальника лагеря Андрея Ивановича.

— Почему надо обязательно костер? — сердито спросил Кукы начальника лагеря. — Разве нельзя обойтись без этого баловства? Вельботов для охоты не хватает.

Договорились, что ребята уедут в тот же вечер, когда окончится концерт. Услышав об этом, Ринтын, Аккай и Петя быстро собрали свои вещички, скинули с себя лагерную одежду и переселились в палатку. Позже явилась и Ёо.

— Чай пить будете? — спросил старый Рычып, приехавший вместе с Кукы на вельботе. — Пейте. Наверное, соскучились по настоящей чукотской еде?

Он выложил перед ребятами куски сушеного моржового мяса, холодные тюленьи ласты и другие лакомства. Пока ребята ели, он рассказывал улакские новости.

— Выбрали мы колхозным председателем вашего учителя Татро. Хоть он и не был оленеводом, но хозяин, по всему видать, хороший. Объявил, что мы неправильно живем. Устав, говорит, у вас негодный, отжил свое время. Надо переходить на новую, более высокую ступень, чем устав товарищества. Рассматриваем это дело на правлении.

Видя, что ребят не интересуют тонкости колхозного устава, старик начал рассказывать другие новости.

— Школу отремонтировали, пристроили еще два класса. Теперь вам будет где побегать и пошалить.

Ринтыну не терпелось услышать что-нибудь об огороде, но перебивать старика он не смел. А Рычып, словно испытывая терпение мальчика, продолжал, обращаясь теперь к Пете:

— А твой отец убил моржа. Слушайте, ребята, как это случилось. Накануне был шторм. Павел вышел рано утром поискать выброшенный волнами плавник. Он взял топор и, конечно, прихватил ружье. Идет это он по направлению к Ченлюквину, заметил уже несколько бревен и вдруг видит: на берегу лежит морж! Павел сразу сообразил и стал подползать. А морж даже голову не поднимает: спит, должно быть. Вот уже несколько шагов осталось до него. Тогда Павел поднимается, стреляет в моржа, подбегает к нему и для верности еще несколько раз топором по голове хакает. А вы знаете, какая сила у нашего пекаря! Морж наповал был убит! Обрадовался, значит, охотник, бежит в стойбище и кричит: "Рырка убил! Рырка убил!" Взяли мы кожаный мешок, ножи, пошли разделывать добычу. Большой был морж! Только разрезали брюхо, а от него нехороший дух пошел. Что ты тут скажешь!

Пекарь удивляется: и часа не прошло, как убил моржа, а он, смотри, уж подгнил. Пришлось нам растолковать пекарю, что морж-то был дохлый и его волной выкинуло на берег.

Ребята засмеялись. Один Петя, видимо обидевшись за отца, хмурился.

Старый Рычып немного помолчал.

— Зато уток, — сказал он, обращаясь к Пете, — твой отец за лето набил больше других. Устроил коптилку, дымом их обкуривает, чтобы не портились.

— А как огород? — не вытерпел Ринтын.

— Выросли там какие-то корешки, — махнул рукой старик. — Директорская старуха дала мне попробовать. Большие листья — так это просто трава, а маленькие корешки — редиской называются — горькие, будто табаком начинили. Только один лук как лук и вырос. А все остальное — дрянь, в рот не идет. Однако старуха говорит, что эти овощи такие, какими им полагается быть. Важен, говорит, витамин! И Лена-радистка и другие русские с полярной станции так говорят!

— Ох, забыл! — Старик хлопнул себя ладонью по лбу. — Старуха Прасковья велела передать, что сохранила для вас большую часть урожая. В общем приедете в Улак, сами попробуете.

После концерта и прощального костра состоялась торжественная линейка и спуск флага. Когда под сухой барабанный треск с мачты стал сползать красный флаг, Ринтыну сделалось немного грустно, и в то же время сердце наполнилось горячей радостью от мысли, что через несколько часов он увидит милые сердцу улакские яранги и глаз отдохнет от ровного, как строй пионерского отряда, вытянувшегося по берегу ряда одинаковых деревянных домов Кытрына.