Дядя Кмоль в ответ только вздыхал.

В тот день начали жечь деревянные стойки старой яранги. Распиливая ножовкой длинные сухие жерди, Ринтын обдумывал одно предприятие, мысль о котором у него зародилась давно.

Несколько вечеров он провел в сенях, кромсая ножницами куски жести. Он уже порезал пальцы на руках, но дела не бросал. Наконец первый опытный образец жировой лампы был готов. Это было простое сооружение в виде небольшой жестяной плошки с низкими краями. К одному из бортиков при помощи жестяной же планки был прижат фитиль из толстой фланели. Когда налитый в плошку растопленный нерпичий жир смочил фитиль, Ринтын зажег его. Пламя разгоралось медленно, но зато, когда огонь охватил весь край фитиля, светильник загорелся ровным, некоптящим пламенем. Ринтын иголкой поправил фитиль и внес его в комнату.

— Смотри-ка, что он соорудил! — воскликнула удивленная тетя Рытлина. Где ты раздобыл керосин?

— Это не керосин, а обыкновенный нерпичий жир! — с гордостью ответил Ринтын и водрузил свое изделие на стол.

— Выходит, не напрасно я думал, что твоя голова устроена намного лучше, чем у других, — сказал дядя. — Ты настоящий выдумщик!

В тот же вечер Ринтын изготовил с помощью дяди Кмоля еще три такие жировые лампы, и уже через полчаса, когда их зажгли, в комнате стало заметно теплее. Лед стал таять, и на пол начала стекать вода.

На следующий день о смекалке Ринтына говорил весь Улак. В дом дяди Кмоля приходили люди и разглядывали подолгу "лампу Ринтына", как теперь ее называли.

Через несколько дней усовершенствованная Максимом Григорьевичем "лампа Ринтына" уже горела в учительском доме и обогревала комнаты преподавателей.

Максим Григорьевич назвал Ринтына "чукотским. Кулибиным". Имя известного русского механика-самоучки не было знакомо жителям Улака — они называли его по-своему, прибавляя к имени Ринтына чукотское слово «пылвынтаак» — "железный жирник".

Однако изобретение Ринтына не оберегло новый дом дяди Кмоля от жестокой чукотской пурги. Во время одной из бурь ветром содрало с крыши моржовую кожу и навалило полный потолок снега. Потом подул стремительный южный ветер, мокрый снег проник сквозь щели в межстеновое пространство. Засыпка вдруг стала оседать, и под потолком образовались такие щели, что даже в небольшую метель в комнату проникал снег. Дядя Кмоль изо всех сил боролся против ополчившихся на него сил природы, но все же ему пришлось сдаться: от постоянных сквозняков Етылъын жестоко простудился и слег. Скрепя сердце дяде Кмолю пришлось натянуть меховой полог в комнате.

— Ничего, — успокаивал он себя. — Летом как следует отремонтирую дом.

Вернувшись домой из школы, Ринтын застал гостя. Это был Кожемякин — "моржовый начальник". Ринтын поздоровался и собрался было сесть подальше, но дядя Кмоль пригласил его к чайному столу:

— Садись, Ринтын. Послушай, что мне предлагает моржовый начальник.

— Товарищ Кмоль, я же говорил, что теперь работаю заместителем председателя райисполкома, — поправил дядю гость и обратился к Ринтыну: — Вот предлагаю твоему дяде переехать в Кытрын и работать в райисполкоме инструктором. Мы должны растить и выдвигать кадры из числа передовой части коренного населения. Национальная политика нашего государства требует, чтобы в органах местного управления решающую роль играли национальные кадры. Поскольку товарищ Кмоль проявил себя как передовой и сознательный коммунист, смело меняющий вековые нормы быта на более передовые, первый сменивший темную ярангу на светлый, просторный дом с окнами, то он, по мнению руководящих органов, должен работать в райисполкоме, нести передовую социалистическую культуру в массы.

Все эти слова бывший "моржовый начальник" произнес на одном дыхании, словно читал по бумаге.

— Как вы думаете, молодой человек?

— Коо, — ответил Ринтын. — Пусть дядя Кмоль решает.

— Правильно, — кивнул головой Кожемякин. — Пусть товарищ Кмоль сам решает.

Дядя налил гостю чаю, положил на ладонь большой кусок сахару, расколол его ножом, бросил крошки в рот и несколько раз кашлянул.

— Ты ведь меня знаешь, товарищ Кожемякин, — начал дядя Кмоль. — Может быть, я и неплохой охотник, но думаю, что в руководящих делах я запутаюсь. Если человек переселился в деревянный дом, значит ли это, что он все может? Знаешь, когда хозяин выбирает вожака упряжки, то он прежде всего думает: действительно ли он может вести за собой остальных собак?

— Ну что вы, товарищ Кмоль! Разве можно людей сравнивать с собаками?

— А почему нет? Небось, если бы я для сравнения назвал оленей, ты ничего бы не сказал. Говорят, собака — друг человека. Это верно, друг, хороший друг, помощник. А что олень? Ума нет у него. Пасется, жиреет единственно для того, чтобы быть съеденным людьми. Глупое, скажу тебе, животное.

— Товарищ Кмоль, мы отклонились от главной темы разговора. Я должен сообщить районному исполнительному комитету ваше решение.

— Разве ты не видишь — я отказываюсь? — удивился дядя.

— Но я должен тебя уговорить, — твердо сказал Кожемякин. — Такова цель моей командировки. Чего же отказываться? Районный центр не какой-нибудь Улак. Снабжение там отличное, культурное обслуживание, казенная квартира. Кроме того, опыт организаторской работы у тебя уже есть. Ты председатель Улакского сельского Совета. Я бы на твоем месте не стал раздумывать.

— Видно, мы с тобой разные люди, — задумчиво сказал дядя Кмоль. — Ты уговариваешь меня уйти от привычной жизни в Кытрын. Допустим, я соглашусь. Пройдет немного времени, и выяснится, что я не могу работать в исполкоме, малограмотный, дела не знаю. И придется мне возвращаться обратно в Улак. Какими глазами я посмотрю на людей? И какими глазами люди посмотрят на меня?

— Райисполком считает, что вам надо работать инструктором, — сказал Кожемякин.

— А я считаю — для пользы дела мне лучше оставаться в Улаке! — раздраженно ответил дядя Кмоль и добавил: — А известно ли тебе, что случилось с моим братом Гэвынто? С молодых лет с ним носились, внушали, что он особенный, призванный только распоряжаться и учить остальных. Он поверил этому, не хотел прислушиваться к мнению других людей. А что получилось с Гэвынто? Остался ни с чем, очутился где-то между своим народом и той жизнью, которую построил в своих мечтах… А ведь учился в Институте народов Севера, откуда вышло много по-настоящему грамотных людей, таких, как Откэ.

Кожемякин отодвинул чашку и тяжело поднялся.

— Хорошо, — сказал он на прощанье. — Я передам наш разговор райисполкому и райкому партии. До свидания.

— Счастливого пути, — тихо сказал дядя Кмоль, не поднимая опущенной головы.

Через две недели после этого разговора приехал сам секретарь райкома. Ринтын не знал, о чем он разговаривал с дядей Кмолем.

— Придется летом ехать в Кытрын, — объявил дядя за вечерним чаем. Нужно будет немного на курсах поучиться, а потом буду работать в райисполкоме.

У тети Рытлины на глазах показались слезы.

— И все это из-за деревянного дома, чтобы он сгорел! — запричитала она. — Жили в яранге — никто не трогал нас.

— Надо быть сознательной, — ответил ей дядя. — Кто же, как не мы сами, должен думать о дальнейшей жизни нашего народа?

— С каких пор ты стал считать себя таким умным, что собираешься думать за других? — ехидно спросила тетя Рытлина, вытирая слезы.

— А ты знаешь, что такое Советская власть? — сердито спросил Кмоль и, не дожидаясь ответа, сказал: — Нет, не знаешь. Поэтому лучше молчи!

Тетя Рытлина прикусила губу: давно не поднимал на нее голоса дядя Кмоль.

Дядя Кмоль твердо решил переехать на работу в Кытрын.

Татро уже договорился с ним, что дом временно будет занят под колхозную пошивочную мастерскую.

Ринтына беспокоила неопределенность его собственной судьбы. Ему очень не хотелось уезжать из Улакской школы: учиться в ней оставалось всего лишь полтора года. Дядя ничего не говорил ему, а первым спрашивать Ринтын не осмеливался.