Ну ладно. Понял он, что окончательно проснулся, пере-раз-другой - перевернулся, потянулся и пружинами заиграл, а на кухне вдруг слышит шум-стукоток: сковородочки, тарелочки - трах-стук-бах-тарара-трах-тарарах.

И немедленно дверь из кухни в комнату отворяется, появляется его красавица и говорит такие слова:

- А кто это из лежебок у нас окончательно проснулся?

А он не был готов к ее появлению и вопросу, отчего его неизвестно почему сковала злоба, и он замер, закрыв глаза и дыша подобно еще спящему.

- Спит, спит, он спит, разметался, ишь, - забормотала красавица и, тихонько притворив дверь, вернулась на

кухню для продолжения своих хозяйственных занятий.

А была она пока ему в действительности вовсе еще не жена, хотя они уже некоторый отрезок времени вели совместное хозяйство и собирались идти подавать заявление в Отдел Записи Актов Гражданского Состояния - ЗАГС, с тем чтобы их связь окрепла и жила годами.

Они знакомы были давно, а подружились только лишь на недавней вечеринке в честь Дня учителя, где было съедено много вкусных вещей и спето песен, и они танцевали, разговаривали, а оттого, что тела их в танце находились в непосредственной близости друг от друга, а речи их, обращенные друг к другу, были нежны, в их сердцах зажглась любовь, и они в тот же вечер, ночь пошли к нему в однокомнатную квартиру, имея целью вести совместное хозяйство, жить долго и умереть непременно в один день.

А он все же проснулся окончательно, лежал и не знал: отчего этот вопрос про лежебок так разозлил его?

По размышлении ему стало очень стыдно и совестно за зло, и, будучи благородным человеком, он застеснялся встречи с будущей женой, а так как все-таки вовсю уже существовало утро, то он осторожно, босиком, крадучись, пробрался в туалет.

И тут следует обратить внимание читателя на одну техническую подробность, которая, несмотря на свою крайнюю незначительность, существенно повлияла на дальнейшее развитие событий в это радостное веселое солнечное утро. Подробность эта касается двери туалета, который был строителями совмещен с ванной по недавней моде времени и относится даже не ко всей туалетной двери, а, скорее, к замыкающему устройству ее.

Дело в том, что дверь туалета запиралась не изнутри, как это требуется, исходя из житейского опыта и правил приличия, а снаружи, что привело к потере смысла предмета и вызвало казус, описываемый ниже.

Он был там недолго, но не успел еще и воду спустить, как будущая жена запела на кухне песню собственной импровизации:

Мой медвежонок спит,

а я пока не сплю,

ля-ля-ля-ля.

И спать не бу-у-ду!

А я схожу

ту- ру- ру - ру - ру – ру,

пока схожу

на рынок или в магазин,

куплю

чего-нибудь поку-у-шать.

Веселого нрава женщина, и хлопотунья в домашних делах, и аккуратная, и, ой, как бы это-то ее и не погубило.

Задвигала, застукала, зашуршала - хлоп, щелк, стук, свет в прихожей ля-ля-ля, ва-ва, щелк, стук - дверь наружная - хлоп.

Тихо.

Тихо, и тогда он, не крадучись уже, энергично дернул ручку унитаза, услышал шум бешеного и внезапного потока воды, вымыл руки и обратил внимание, что из зеркала смотрит на него лицо честного, открытого, благообразного человека, лицо с волевым подбородком и серыми внимательными глазами. Только вот волос поредел, постарел - на висках седина, на лбу залысины.

- Устаю, замета времени, - понимал он.

По щеке ладонью провел.

- Побреюсь, - решил он, - умоюсь, нет, лучше не умоюсь, а искупаюсь, потом побреюсь, я сейчас, я мигом.

Торк к двери.

А она, видите ли, закрыта.

И сами понимаете, снаружи.

Кем?

Ясно, что будущей женой, хозяюшкой, хохотуньей, плясуньей, певуньей, прекрасной производственницей и хорошей женщиной.

- Ну, ай-ай-яй, - огорчился он, - вот как нехорошо-то...

Загрустил. Но весело еще загрустил.

А зря.

Он подрасчитал сразу так: закрытый, он вымоется пока в ванне и потом побреется, а тут, гляди, и подруга его явится.

Открывает он замечательные ванные краны и ждет милого журчания, плеска, а вода-то - пл-пш-кол-кл-кл - зашипела, заклокотала и в ванну не идет.

Ах ты беда!

Но и это еще не все. Свет, электрический свет, друг и помощник человека в его начинаниях, замигал вдруг, зажелтел, лампочка пожелтела, и все желтей, желтей, желтей, и вот уж один волосок красный, раскаленный, обликом - буква "дабл-ю", "дубль-вэ", от лампочки, от света электрического остался.

Тьма, с полу и из углов поднимаясь, заполнила ванный санузел, и вот уж исчез во тьме красный волосок, и человек исчез во тьме, остался в темноте, завяз в темноте, залит темнотою и похож на продаваемый частниками южный сувенир - муху в искусственной смоле.

Вот так напасть. Вот так беда. Вот уж нехорошо-то как.

Постояв немного в темноте, в трусах и в майке, он озлобился до некоторой, совсем еще не высшей степени.

Он стал колотить в дверь кулаком и орать, чтобы открывали. Но, понимая, что, кроме милой, никто ему не откроет и, кроме милой, никто его не услышит, а милая ушла неизвестно точно куда и неизвестно точно на сколько, немного обмяк и сказал двери:

- Ну вот, я на тебе за это, дура и дрянь, никогда не женюсь, так ты и знай, - сказал он двери.

Да и вправду, думает, на фига мне такая женитьба, когда по уборным запирают? А как по утрам посудой гремит? Это ж ужас, громкий ужас! Конечно, вполне может быть, что она - не нарочно, а если и не нарочно, то он когда на ней женится, то она ведь может и нарочно, нарочно будет тарелкой об кастрюлю стучать и его будить, причем не намеками на лежебоку, а нахально - дескать, вставай, и конец тут всему. Я стучу тарелкой, а ты, значит, вставай и прибей вешалку в прихожей повыше, а ведь и такая она, что придет время, и физиономия у нее всегда будет несколько как бы заплаканная, хотя видеть это, возможно, будет только один он.

Дальше - больше. Мысли о минусах брачной жизни привели его в состояние крайнего уныния. Расстроенный вконец, он огляделся по сторонам, ища что-нибудь увидеть, а поскольку вокруг была тьма, то он в некотором мистическом озарении вдруг увидел свою, по его тогдашнему, в ту минуту мнению, загубленную и напрасно истраченную жизнь.

- Да что же это за жизнь, действительно, такая, - подумал он, - все течет, а ничего не изменяется, - что за

жизнь, я плюю на такую жизнь, - подумал он.

И начал свой бунт - результат озлобления уже окончательно высшей степени.

- Откройте меня, - завопил он, в ярости бросаясь телом на дверь, - откройте меня, откройте! Да что ж это

такое, в конце концов, откройте меня, вы что - с ума посходили все, откройте меня, - бился он телом о дверь в

надежде выбить замок и обрести желанную свободу, - откройте меня, - вопил он, - я хочу курить, я чаю хочу, я

хочу на тахту, я хочу почитать на тахте "Иностранную литературу" и не хочу и не могу сидеть здесь, где есть

темнота и я, а больше ничего нет, ни воды, ни света нет даже, а-а-а, откройте меня, откройте меня, откройте меня. У-у-у, откройте меня. - Так вопил он и лез в закрытую дверь до той самой поры, пока нечто очень сильно и тупо не ударило его по голове, по затылку, да так сильно и тупо, что упал он, ошеломленный и почти бездыханный, на мохнатый коврик, постеленный перед ванной с целью, чтоб не студить выкупавшемуся ноги о бетонный пол санузла, ставшего местом нечаянного и печального заключения персонажа моего рассказа.

Очнувшись, он увидел нечто, настолько поразившее его мозг, что он даже испугался немного.

Внимательно и доброжелательно смотрел на него с потолка какой-то старый и морщинистый азиатский человек.

Он сам, этот человек, был неживой, а вроде как бы вырисован тушью по потолочной известке - графическое изображение азиатского дедушки - одна голова.

Очнувшись, он приподнялся на локтях и видит - валяется-белеет рядом кусок штукатурки кирпичных размеров, как результат порывов его тела в дверь и бессмысленного бунта.