Древобород внезапно поднялся и тяжело ударил кулаком по столу. Светящиеся чаши подпрыгнули, сдвинулись с места и полыхнули ярким огнем. Глаза энта метали зеленые искры, борода встопорщилась, как огромная метла.
– Я положу этому конец! — прогремел он. — А вы пойдете со мной. Не исключено, что вы мне поможете. Мне, а заодно и своим друзьям — ведь если не обезвредить Сарумана, Рохан и Гондор окажутся меж двух огней. У нас с вами общая дорога — на Исенгард!
– А что, пошли, — сказал Мерри. — Глядишь, и мы пригодимся.
– Ну конечно! — подхватил Пиппин. — Я бы рад был посмотреть, как низложат Белую Руку. Даже если от меня не будет пользы, все равно мне страсть как хотелось бы на это взглянуть! Углука я Саруману ни за что не забуду, уж будьте покойны! И прогулочки нашей по Рохану — тоже!
– Хорошо! Отлично! — одобрил Древобород, постепенно успокаиваясь. — Но я поспешил, а спешить нельзя. Не след мне было так горячиться. Надобно остыть и раскинуть мозгами. Крикнуть «хватит» всегда легче, чем приступить к делу!
Старый энт медленно двинулся к выходу и замер под струями водопада. Не прошло и нескольких минут, как он рассмеялся и, отряхиваясь, возвратился. Падая на землю, брызги вспыхивали красным и зеленым пламенем. Затем великан снова улегся на ложе из трав и надолго замолк.
Спустя некоторое время хоббиты услышали бормотание. Казалось, Древобород считает по пальцам:
– Фангорн, Финглас, Фладриф, так, так… Ох! Вся беда в том, что нас — раз–два и обчелся. — Тяжело вздохнув, он повернулся к хоббитам. — Нас, энтов–старожилов, бродивших по лесам еще до наступления Великой Тьмы, осталось всего трое: я — Фангорн, потом Финглас, да еще Фладриф, как нас величали эльфы. На вашем языке Фингласа и Фладрифа, наверное, звали бы Кудролист и Живокор. Но Кудролист и Живокор для нашего дела не годятся. Кудролист в последнее время спит без просыпу и с виду стал совсем как дерево. Он привык целыми днями дремать на краю леса в одиночестве, по колено в траве, и за целое лето, бывает, так и не стронется с места. Зарос листьями, опустился… Раньше он хоть на зиму просыпался, но теперь его и зимой не расшевелишь на дальнее путешествие… Живокор? Когда–то он жил на горных склонах к западу от Исенгарда. Тамошним деревьям пришлось хуже всего. Сам Живокор был тяжело ранен, а большинство его подопечных — убито и предано огню. Погибли и деревья, и пастухи… Тогда Живокор ушел к вершинам, туда, где растут милые его сердцу березы, и спуститься его не заставит уже ничто. Попытаюсь уговорить молодежь, если только удастся объяснить им, как все это важно. Нашего брата не так–то легко растолкать: мы спешить не любим. Как жаль, как жаль, что нас так непростительно мало!
– Но почему же вас мало, если вы так давно живете в этом лесу? — удивился Пиппин. — Неужели столько умерло?
– Ох! Да нет же, — прогудел Древобород. — От хвори, сам по себе, у нас за все века никто еще не умер. Погибали — это да, было: за столько веков чего не случится! Многие погрузились в спячку… Впрочем, энтов никогда не было слишком много. Но главное — нас не прибывает. Нету молодых побегов, нету детишек, как сказали бы вы. Вот уже много, много веков, как у нас никто не рождается. Видите ли, мы потеряли своих жен.
– Вот беда–то! — огорчился Пиппин. — Отчего же они все поумирали?
– Они не умерли, — поправил Древобород. — Разве я сказал, что они умерли? Я сказал, что мы их потеряли, только и всего. Потеряли и с тех пор никак не найдем. — Он вздохнул. — Я думал, об этом знают все. Когда–то от Чернолесья до Гондора на всех языках слагали песни про энтов, которые обошли все Средьземелье в поисках своих жен. Не может быть, чтобы этих песен больше никто не пел!
– Боюсь, эти песни поют только по эту сторону Туманных Гор, потому что до Заселья не дошла ни одна, — развел руками Мерри. — Может, ты сам об этом расскажешь или споешь?
– Что ж, с превеликой охотой, — согласился Древобород, явно довольный просьбой. — Настоящего рассказа, конечно, не получится, но вкратце попробую, а потом — спать. Завтра мы держим совет, будет много работы, и, может статься, уже к вечеру энты выступят в поход.
– Это довольно странная и печальная история,– начал он, помолчав.– Когда мир был юным, а леса — дикими и бескрайними, энты, энтийские жены и энтийские девы жили вместе. О прекрасная Фимбретиль[355], о легконогая Ветвейя![356] О годы, когда мы были молодыми!.. Но сердца наши росли по–разному. Энты привечали все, что видели. Иное дело — жены энтов. Энтам нравились деревья–великаны, дремучие леса, высокие горы. Они пили из горных рек, а ели только то, что деревья роняли им прямо под ноги. Эльфы выучили энтов разговаривать, и мы подолгу беседовали с нашими деревьями. А женам нашим больше пришлись по вкусу солнечные поляны и деревца, растущие по опушкам. Они сразу примечали в кустах спелую ягоду ежевики, а в ветвях — дикое яблоко. Весной они бродили среди цветущих вишен, летом — по зеленым травам на заливных лугах, а осенью — меж роняющих зерна колосьев. Но подруги наши даже не пытались разговаривать со своими любимцами. Они хотели только одного — чтобы те слушались и повиновались. Энтийские жены приказывали своим подопечным расти так, а не иначе, цвести так, а не иначе. И листья должны были зеленеть по указке энтийских жен, и плоды вызревать, когда угодно было госпожам, а не в иное время… Им были по душе порядок, изобилие и покой; под этим они разумели, что все должно держаться своих мест, а уж места они сами подберут. Мало–помалу энтийские жены насадили сады и переселились туда. Мы же, энты, по–прежнему бродили по лесам, а в сады если и забредали, то изредка. Когда на северные страны пала Великая Тьма[357], энтийские жены переправились через Великую Реку, заложили там, на другом берегу, новые сады, возделали новые поля — и мы стали видеть наших подруг еще реже. Когда же Тьма потерпела поражение, сады энтийских жен расцвели пышным цветом, а колосья на нивах пригнулись к земле под тяжестью зерен… И вот люди мало–помалу переняли их искусство, и наши жены стали пользоваться у них великим почетом и уважением. А мы остались для людей легендой, тайной лесных чащоб… Но мы до сих пор живем на прежнем месте, а сады наших жен разорены и преданы запустению. Эти земли теперь зовутся у людей Бурыми Увалами. Помню, во времена, когда Саурон воевал с людьми Запада, меня охватило желание еще раз взглянуть на Фимбретиль. Когда мы виделись с ней в последний раз, она показалась мне по–прежнему прекрасной, хотя мало осталось в ней от юной девы, с которой бродил я по лесам в прежние времена. Тяжкие труды согнули стройные спины энтийских жен, солнце обожгло их щеки, волосы выгорели и стали цвета спелой пшеницы, а щеки сделались красными, как яблоки. Но глаза остались прежними, энтийскими… И вот мы переправились через Андуин, пришли в землю наших жен — и не увидели ничего, кроме пустырей и пожарищ, ибо ту землю опалила война. Жен своих мы там не нашли. Долго звали мы их, долго искали, расспрашивая всех и каждого: где они? В какую сторону направились? Одни пожимали плечами, говоря, что никогда не встречали их, другие уверяли, будто видели, как они снялись с места и двинулись к востоку, третьи указывали на запад, четвертые — на юг. Поиски наши были тщетны. Как мы горевали! Но Дикий Лес позвал нас обратно — и мы вернулись. Много лет не могли мы смириться с утратой, выходили в мир, искали, бродили по дальним странам, побывали и там, и здесь, и все звали наших жен, звали по именам — а какие прекрасные у них были имена! Но время шло, и мы все реже покидали Лес, а если и покидали — то уже не уходили далеко от него. У нас не осталось ничего, кроме воспоминаний, а бороды наши выросли и поседели… Эльфы сложили о наших Великих Поисках не одну песню. Некоторые из этих песен певали когда–то и люди. Но мы, энты, не слагаем песен о своих женах, мы просто поем их имена, и нам этого достаточно. Мы верим, что еще повстречаем их, и тогда, быть может, нам удастся разыскать страну, где мы сможем жить вместе, не тоскуя по другим краям, страну, где будет хорошо и нам, и им. Есть древнее пророчество, где говорится, что энты встретят своих жен только тогда, когда и мы, и они утратим все, что имели… Что ж! Может статься, это время не за горами. Вчера Саурон сжег сады наших жен, завтра, быть может, дохнет смертью на наши леса… У эльфов есть песня об этом. По крайней мере, я понимаю ее именно так. Когда–то эту песню пели по всей Великой Реке. Но сложили ее не мы — на нашем языке она получилась бы куда длиннее! И все же мы знаем ее и частенько мурлычем себе под нос. Вот как звучит она на вашем наречии:
