Гэндальф и остальные уже стучались с носилками у главного входа в Обители, когда город содрогнулся от страшного крика, донесшегося от Ворот. Но, вонзившись в небо, крик потерял силу и, подхваченный ветром, постепенно замер вдали. Так ужасен был этот вопль, что сердца у всех замерли, но уже через мгновение на душе у людей стало легко, как уже давно не бывало, — почитай, с того самого дня, как с востока пришла Тьма. Показалось даже, будто свет утра стал яснее и сквозь тучи на миг проглянуло солнце.

Но Гэндальф был суров и печален. Оставив Фарамира на попечение Пиппина и Берегонда, он поспешил подняться на ближайшую стену и замер там, как белое изваяние, глядя на озаренное солнцем поле. Данным ему свыше особым зрением он сразу увидел все, что произошло внизу, и, когда Эомер, оставив сражение, склонился над телами павших, Гэндальф со вздохом завернулся в серый плащ и сошел вниз. Пиппин и Берегонд встретили его у порога Обителей; он стоял глубоко задумавшись.

Хоббит и человек смотрели на него, недоумевая. Но волшебник еще долго хранил молчание.

– Друзья мои! — молвил он наконец. — Жители этого города и вы, пришельцы из западных стран! Мы с вами стали свидетелями событий печальных, славных и великих. Скорбеть нам или радоваться? Казалось бы, случилось то, на что мы не могли и надеяться. Полководец Врага уничтожен: вы слышали крик его предсмертного отчаяния. Но он успел причинить нам слишком много горя. Потери наши весьма и весьма тяжки. Я мог бы предотвратить их, не помешай мне безумие Дэнетора. Враг проник в самое сердце Города. Увы! Теперь только стало мне ясно, каким образом он нашел доступ сюда. Наместники считали, что никто не может проникнуть в их тайну, но я давно догадывался, что в Белой Башне хранится по крайней мере один из Семи Зрячих Камней. Пока Дэнетор был мудрее и сильнее, он не решался им воспользоваться, тем более — бросить вызов Саурону, ибо знал пределы собственных сил. Но мудрость в конце концов изменила ему. Опасность постучала в двери его покоев — и он посмотрел в Камень, и поддался Вражьему обману. Когда Боромир отбыл на север, Дэнетор, судя по всему, начал заглядывать в Камень все чаще и чаще. Наместник Гондора был слишком тверд духом, чтобы подчиниться воле Черной Силы, но видел он в Камне только то, что Сила эта разрешала ему увидеть. Не сомневаюсь, что Дэнетор много раз получал ценные для него сведения, но зрелище огромной мощи Мордора, каким его беспрестанно потчевали, заронило в его сердце сомнение, а потом и уныние, и разум его помутился.

– Понял! — воскликнул Пиппин, вздрогнув от воспоминания о пережитом. — Дэнетор отлучился к Фарамиру, и вдруг смотрю — возвращается сам на себя не похожий, словно это и не он вовсе, а какой–то дряхлый и сломленный чужой старик…

– В час, когда Фарамира принесли в Башню, многие из нас видели странный свет в окне верхнего покоя, — подтвердил Берегонд. — Правда, свет мы замечали и раньше. В городе шла молва, будто Наместник время от времени вступает в мысленную борьбу с Врагом.

– Увы! — отозвался Гэндальф. — Стало быть, моя догадка верна! Воля Саурона исподволь проникла в Минас Тирит. В итоге мне пришлось надолго задержаться в Городе — и я должен задержаться еще, ибо во мне нуждается не только Фарамир. Необходимо встретить тех, кто сейчас идет сюда. Там, внизу, на поле, глазам моим открылось печальное зрелище, и сердце мое скорбит о случившемся, но кто знает, не ждут ли нас скорби еще горшие?.. Идем со мной, Пиппин! А тебе, Берегонд, придется возвратиться в Башню и доложить начальнику Стражи о том, что произошло. Боюсь, по долгу службы ему придется изгнать тебя из Гвардии. Скажи ему тогда, что я советую — если, конечно, он захочет считаться с моим мнением — отослать тебя в Обители Целения, где бы ты смог прислуживать своему Командиру. Когда он очнется — если только он очнется, — будь при нем неотлучно. Ведь это ты спас его от смерти на костре! Иди! Я скоро вернусь!

С этими словами Гэндальф повернулся — и, кликнув Пиппина, поспешил в нижние ярусы. Пока они шли, хлынул, гася пожары, серый дождь, и, куда ни падал взгляд, со всех сторон поднялись к небу клубы дыма.

Пелена слез и усталости застилала глаза Мерри, когда процессия приблизилась к обрушенным воротам Минас Тирита. Мерри не замечал ни исковерканной земли, по которой шел, ни витавшего надо всем духа смерти. Воздух загустел от дыма и огня, над битвищем стоял смрад — горели военные машины: одни занялись пламенем прямо на поле, другие рухнули в пылающие ямы, где скопилось к тому же немало трупов. Здесь и там высились полусгоревшие туши зверей–исполинов. Многих уложили каменные снаряды, у некоторых из глаз торчали метко пущенные стрелы лучников Мортонда. Дождь, ветром отнесенный к северу, прекратился; блеснуло солнце, — но в нижних ярусах еще дотлевали пожарища, и удушливый запах гари все не выветривался.

На поле битвы уже трудились люди, расчищая путь через завалы тел и обломков. Из города спешили с носилками. Эовейн осторожно переложили на мягкие перины, а тело Короля накрыли златотканым покрывалом. Вокруг встали роханцы с зажженными факелами, но бледным казалось в свете дня это колеблющееся на ветру пламя…

Так вступили в столицу Гондора Теоден и Эовейн, и все обнажили головы и поклонились им. Процессия миновала пепелище нижнего яруса и каменными улицами потянулась дальше — наверх. Восхождение, как показалось Мерри, тянулось сто лет; все было как в отвратительном сне, когда ни в чем нет смысла и надо куда–то дойти, но куда именно — не вспомнить.

Свет факелов, которые несли впереди, начал мало–помалу меркнуть и сгинул. Мерри оказался в темноте и подумал: «Это подземный ход, который ведет в могилу. Мы останемся там навсегда». Тут в его грезы внезапно вторгся живой голос:

– Мерри! Вот удача! Наконец–то!

Хоббит поднял взгляд, и туман перед его глазами слегка поредел. Это же Пиппин! Они стояли лицом к лицу посреди какой–то узкой улочки; если не считать их двоих, улочка была совершенно пуста. Мерри протер глаза.

– Где же Король? — удивился он. — А Эовейн?

Тут он пошатнулся, опустился на какое–то крылечко, и по его щекам снова потекли слезы.

– Все ушли наверх, в Цитадель, — объяснил Пиппин. — Ты, видно, клевал носом и свернул не на ту улицу. Тебя хватились, и Гэндальф послал меня на розыски. Мерри, старина!.. Как здорово опять тебя увидеть! Только, я погляжу, ты совсем без сил, так что не буду к тебе пока приставать. Ответь только — ты цел? Тебя не ранили?

– Да нет, — подумав, ответил Мерри. — Вроде не ранили. Только вот правой рукой не пошевелить. Это с тех пор, как я его ударил. А мой меч сгорел, будто щепка.

Пиппин нахмурился.

– Пошли–ка со мной, приятель, и чем скорее, тем лучше, — другим, озабоченным голосом заявил он. — Надо бы тебя отнести, конечно, да тяжеленько будет… С другой стороны, самому тебе тоже не дойти. Они, брат, зря не положили тебя на носилки вместе с остальными. Их, конечно, можно понять — столько всего стряслось кругом! Бедного маленького хоббита немудрено было и проглядеть.

– Иногда это бывает не так плохо, — без выражения откликнулся Мерри. — Меня тут недавно проглядел один… Хотя нет, не буду. Пиппин! Помоги мне, ладно? Гляди — опять темно стало, и рука что–то совсем холодная…

– Ну, будет, Мерри, будет глупости говорить, — засуетился Пиппин. — Обопрись–ка на меня, и пойдем. Потихонечку–полегонечку. Тут близко.

– Ты меня хоронить ведешь? — вдруг спросил Мерри.

– Да ты что?! — Пиппин чуть не сел, услышав это. Сердце у него сжалось от жалости и тревоги, и он как можно бодрее объявил: — Мы идем в Обители Целения, вот куда!

Пройдя по узенькой улочке между каменными домами и внешней стеной четвертого яруса, они вышли на главную дорогу, ведущую к Цитадели. Мерри шатался и шевелил губами, как будто спал на ходу.

«Так я его никогда не доведу, — вконец упал духом Пиппин. — Неужели никто не поможет? Я бы сбегал за подмогой, но оставить–то его тут нельзя…»