— Что ж, я так и думал, что современные мужчины не знают гордости! Прозябайте, господа, а я иду отвоевать свою свободу!

С этими словами он схватил шляпу и выбежал из кабака.

— Задержать его? — зевнул Серебряков.

— Да ни к чему, он всё равно понятия не имеет, где дом Соровских, — махнул я рукой.

Так оно, правду сказать, и оказалось. Леонид мчался до тех пор, пока не устал. Тогда, схватив за плечи первую попавшуюся женщину (ею оказалась Елизавета Кукушкина, сорока одного года, торговка хлебобулочными изделиями, замужем, трое детей) и вывалил на неё крутую мешанину из комплиментов, заверений в вечной любви и клятвах тем не менее никогда её больше не видеть, для облегчения чего Леонид обещал завтра же с утра завербоваться юнгой на корабль дальнего плавания.

Мечтам этим не суждено было сбыться. К объясняющейся паре подошёл городовой и, некоторое время послушав, препроводил Леонида в специализированное заведение. Именно там он и проснулся утром, стуча зубами от холода и с трудом понимая как самое себя, так и столь жестокое отношение к нему со стороны вселенной.

Мы же заказали ещё по кружке лимонада, и Серебряков, отпив, задумчиво сказал:

— И вот гадаю: для чего мне сдалась эта женитьба? Не скрою, Татьяна мне весьма симпатична, и даже более, но мы же взрослые люди?

Боря поднял со стола голову и сказал: «Да!» — после чего вновь отрубился.

— Так что давайте уж начистоту. Я ведь после свадьбы в кругосветное поеду, давно решил. Может, сгину там.

— Ну и хорошо, — сказала Анна Савельевна. — Татьяна тогда наследство получит и сможет выйти замуж за Александра.

— Хм, — задумался Серебряков.

— А состояние ваше велико? — спросил я.

— Преизрядно. Впрочем, как знать, я, быть может, и не сгину. Тогда попросту молодую жену оставлю одну на год или больше… Не безумие ли? Матушка настаивает на женитьбе, но она полагает, что, женившись, я осяду, а я ещё не бывал ни на одном из полюсов, да и Южная Америка меня всё ещё интересует чрезвычайно, а в Индию я буквально влюблён. Я оседать планирую годам к сорока. Не обязана же Татьяна ждать меня всё это время, да она к той поре и поувянет. Нет, женитесь, Александр Николаевич, право слово.

— А наследство как же?

— Беда… Наследства не будет.

— …

Было уже крепко за полночь, когда я ввалился в дом Соровских и остановился, поскольку передо мной стояла удивлённая Татьяна Фёдоровна в халате и тапочках.

— А, да, ты, — кивнул я. — Мы насчёт тебя всё решили.

— Это кто это «мы»?

— Ну, мы. С Серебряковым. И Кунгурцевой. И другие, там, всякие.

— И что же вы решили?

Я секунду подумал и честно сказал:

— Не помню. Но это уж точно окончательно решено и подписано, обжалованию не подлежит.

— Ясно. Чаю заварить?

— Из твоих рук — хоть чайный гриб выпью.

— Могу яичницу пожарить. Наверное…

— С колбасками?

— С колбасками, с колбасками… Разувайтесь, господин учитель. Сколько ж вы лимонаду выпили, ужас сплошной.

— Плещут холодные волны,

Бьются о берег морской…

Носятся чайки над морем,

Крики их полны тоской…

— Ди-и-и-иль! — Со стоном сим я вынырнул из пучины тяжёлого лимонадного сна. — Я таки тебя стукну!

— Извини, — тут же перешла на прозу моя фамильярка. — Но я целую неделю пела тебе «Калинку-малинку», ты говорил, что тебе нравится, но вставал при этом поздно и опаздывал на службу. Я чувствовала, что плохо исполняю свои обязанности. А когда песня тебя злит, ты сразу встаёшь.

— Не всё то, что сразу встаёт, благо есть для нас… А это ещё что за новости?

Приподнявшись и повернув голову, я обнаружил, что вторая половина кровати занята. Существо женского пола, свернувшись калачиком и очевидно испытывая неудобства от утренней прохлады, спало самым наглым образом. Я потыкал существо в спину пальцем. Оно в ответ с ворчанием лягнуло меня в бок пяткой.

— Ау! — повысил я голос. — Уважаемая! Не соблаговолите ли поделиться, какого рожна вы тут делаете?

— Ну что⁈ — плаксивым голосом сказала Даринка, подняв голову и посмотрев на меня через сетку перепутавшихся волос. — Мне тётя Таня спать не даёт!

— Зачем?

— А она всю ночь ворочается, бормочет чего-то, вскрикивает. Я к тебе ушла.

— То есть, дверь открыта была?

— У.

— Н-да. Никогда больше не буду пить лимонад.

— Я люблю лимонад! Он вкусный.

— Я тоже люблю. Но лучше буду любить на расстоянии. Так безопаснее.

Даринка молча шлёпнулась обратно на подушку. Я прикрыл её одеялом, зевнул и встал. Здравствуй, утро!

Утро ответило мне мрачным зырком через окно. Серость, серость, серость… Хоть бы уж снег выпал, что ли. А снег, в сущности, тоже дрянь, да ещё и холодная. И чего это я такой злой и недовольный с утра? А, это из-за вечера. Ну да, всё логично, всё закономерно. Как это там Леонид вчера говорил? Если дама проявляет нерешительность, то мужчина должен быть решителен вдвойне. То же самое и с хорошим настроением. Его нам отмеряется строго определённое количество. Потратил вечером двойную норму — на следующий день будешь расплачиваться.

— Тяжело-то как жить, Диль, ты даже не представляешь…

— Да, я вовсе не представляю, как это — жить. Могу я чем-то облегчить твои страдания?

— Да как ты их облегчишь… Никак ты их не облегчишь. Сейчас, как это говорится в народе, кофейку бахну и норм. А насчёт будильника — давай уже остановимся на какой-нибудь мелодии без слов. В принципе, сгодятся и холодные волны, только ты их исполни так, знаешь, во-первых, нежно и переливчато, а во-вторых, лишь обозначая мотив. Сумеешь?

— На-на, на-на-на, на-на-на…

— Очень, очень хорошо. Вот прямо то, что нужно. Спасибо тебе, Диль, идем зав…

И тут я увидел воочию, что бывает, когда ты не идешь к завтраку. Дверь распахнулась, и завтрак пришёл ко мне. Целый поднос. С нарезанным хлебом, маслёнкой, вазочкой с вареньем, тремя варёными яйцами, солонкой, чашкой, молочником и, разумеется, кофейником.

— Я люблю тебя! — вырвалось у меня по отношению к кофейнику.

Дрогнул поднос. А дрогнув — низринулся к полу, стремительно набирая скорость, сообразно с до тошноты непоколебимым ускорением свободного падения. Гравитация! Все мы — игрушки в твоих руках, мнящие о себе неоправданно много.

Удар, грохот, звон, кофе рекой по полу, молочная река впадает в него, плывет по всему этому буйству айсбергом кусочек масла, мокнут и погибают безвозвратно ломти хлеба…

Но моё воображение не успело дорисовать апокалиптическую картину. Диль оказалась быстрее. Она столь ловко поймала поднос, что не пролилось ни капли. Только вот одно яйцо скатилось и полетело на пол, но его поймал енот.

— Я думала, ты ещё спишь, — пролепетала бледная Танька. — Прости, я не готова тебе ответить прямо сейчас, я никогда вот так… И в таком виде!

Она была в халате, я — в пижаме. Диль поставила поднос на стол. Енот на задних лапах подошёл ко мне и протянул яйцо. Я молча принял подношение, понимая, что ситуация доходит до точки не то что кипения — она уже до точки взрыва дошла.

— Татьяна… что с тобой случилось?

— А я… А что со мной?

— Вот и мне интересно. Вечер я помню смутно, уставший был, но, кажется, ты мне яичницу жарила с колбасками. Теперь вот завтрак аж в комнату доставляешь. Почто? Ты ведь гордая и независимая.

Танька пылко покраснела и захлопнула дверь. Шаги ушуршали вдаль.

— Диль! — повернулся я к фамильярке. — Ты хотя бы понимаешь что-нибудь?

Диль, как выяснилось, понимала многое. Она вчера весь день дома обитала и от нечего делать всё подслушивала и подсматривала.

— Татьяна вчера имела трудный и откровенный разговор с папой. В числе прочего он сказал, что если уж она действительно так твёрдо настроилась выйти за тебя замуж, то именно ей придётся как следует постараться и тебя заинтересовать, потому что на текущий момент — это он слово в слово так сказал, — со стороны прекрасно видно, что тебя брак интересует в последнюю очередь, что ты, похоже, просто не знаешь, как ей отказать, чтобы не обидеть. Сказал также, что это крайне, во-первых, низко, а во-вторых, опрометчиво с её стороны — считать тебя этаким мягким гимнастическим матом, на который, как на уроках физической культуры, можно всегда спокойно упасть. Сказал, что ты, хозяин, ни коим образом не такой мат. И если посмотреть на ситуацию непредвзято, то это именно у тебя есть деньги, положение в обществе, достойная работа и умение устраивать свою жизнь, не говоря о безоблачных перспективах. В то время как у неё, Татьяны, денег как таковых нет, положение в обществе завязано исключительно на тебя одного, сама студентка, учится посредственно, а ко всему прочему ещё и ведёт себя с тобой так, как будто ты ей чем-то по гроб жизни обязан. И что с такой стратегией она уж точно своего не добьётся никогда. Что она ошибочно принимает доброе отношение за слабость и полагает, будто может из тебя верёвки вить безнаказанно, в то время как если уж называть вещи своими именами, то это именно она постоянно делала то, чего ты от неё хотел. И к Хранительнице тебя на спине таскала, и фамильяров добывать ты хотел в первую очередь, и даже когда надо было фальсифицировать пепелище, ты просто сказал ей: «Поехали!» — и она поехала.