Анекдота про ёжика с изолентой Диль, конечно, не знала. Вообще, она, как нейросеть, разработанная в этом и ни в каком другом мире, знала практически всё, но — в рамках этого мира. Само собой разумеется, что понятие изолетны ей не было известно. Нет — по крайней мере, в широком использовании — электричества — нет и изолетны, зачем огород городить. Так что смотрел я на Диль с грустью человека, который знает подходящую к случаю шутку, но не может рассказать, поскольку ему точно известно, что собеседнику недоступен контекст.

Будь это утро или день, будь я не настолько вымотанным физически и эмоционально, я бы, конечно, сообразил заменить изоленту, например, на гвозди. Разница-то невелика. Но — увы, имеем, что имеем. Шутка умерла, давайте почтим её минутой молчания. А пока я молча беру у Диль книгу. Книга тяжела, а я слаб. И потому падаю на кровать, кожаный переплёт шлёпается мне на колени. Смотрю на Диль, на книгу. Название стёрто с переплёта, металлические уголки тронуты ржавчиной. Открываю титульный лист, читаю: «Магия Ананке. Первый этап освоения».

Тут, наверное, и минута прошла.

— Ты где это достала?

— Там…

— Где «там», Диль? Ты понимаешь, какая это лютая запрещёнка?

— Ну так наложи на неё иллюзию.

— Иллюзию! Если за ней придут — то уж не Порфирий Петрович, храни его Господь. А такие люди, которые сквозь любые иллюзии пробиться сумеют. Поэтому я хочу знать все обстоятельства того, как к тебе попала эта книга.

Диль переминалась с ноги на ногу. Ей этот разговор не нравился, она совершенно точно рассчитывала на иное. На похвалу как минимум. А может, думала, что я до потолка запрыгаю от счастья.

— Есть одна башня, неподалёку от Парижа. Там жил старый маг-отшельник. Мы с ним подружились и много разговаривали. Он рассказывал, что книгу эту вывез из Российской Империи ещё его дед, рискуя жизнью. А сегодня отшельник умер, и я забрала у него книгу. Он был не против, я спрашивала.

— До или после того, как он умер?

— После, конечно. До — это было бы неприлично.

Ужас просто, каким мощным инструментом в лице Диль я обладаю. Атомная бомба просто, в мирном эквиваленте. Впрочем, на врагах я её не испытывал. Нет у меня врагов, мирный я человек.

— И как давно ты с этим магом познакомилась?

— Пару недель назад.

— Много разговаривали?

— Да, он был весьма словоохотлив.

— А что ты ему конкретно рассказывала?

— Не обижай меня так, хозяин, я не столь глупа. Я ему сказала только очевидные вещи: что я — фамильяр, и что у меня есть хозяин. То, что я фамильяр, ему и без того было ясно, а фамильяров без хозяев не бывает.

— Но то, что твой хозяин — маг Ананке, ты ему сообщила?

— Нет. Про книгу он мне сам рассказал, в числе прочего. А когда я догнала его дух после смерти, я всего лишь попросила разрешения забрать книгу, не сказала, для чего.

Я выдохнул.

— Извини, Диль. Ты — большая-большая молодец.

— Хочешь, я запомню для тебя эту книгу, и мы её уничтожим?

Я подумал несколько секунд, глядя на опасный фолиант, потом кивнул, протянул подарок обратно Диль.

— Сделай одолжение. Так мне будет спокойнее. Спасибо тебе.

— Я всегда рада служить моему хозяину. — Диль сунула книгу подмышку. — Спать будешь?

— Угу.

— Можно я, когда закончу с книгой, буду спать с тобой?

— Смотря в каком смысле.

— В сонном… — Диль зевнула. — А больше свободных кроватей нет. Я думала пойти к Татьяне, но у неё уже спит какая-то магическая девочка.

— Да, приходи, конечно. Я думал, тебе не нужно спать. Но если так — сообразим потом ещё одно койко-место.

— Это не нужно, я редко спать буду.

Меня уже тоже вырубало, поэтому я не стал разбираться в тонкостях фамильярного устройства. Лёг и уснул. Слышал, как шелестят в темноте страницы — Диль читала даже без света. Как она ко мне пришла и приходила ли — даже не почувствовал. Когда утром проснулся, не было ни Диль, ни книги. Зато пахло дымом, все кричали и носились.

— Как это по-немецки говорится — Wunderkind! — возмущался Фёдор Игнатьевич.

Дело происходило в столовой, подальше от открытых источников огня. День был пасмурным, свет едва сочился сквозь открытые окна, и помещение казалось мрачным, хоть готику с призраками снимай.

Даринка сидела на стуле, насупившись и сложив руки на груди. Танька в ночной рубашке, с ошалевшим взглядом и всклокоченными волосами, прислонилась плечом к стене. Когда я вошёл, повернулась и сказала:

— Саша, ну это же ужас какой-то! Она едва гостиную не сожгла.

— Я не хотела!

Как выяснилось, гиперактивная Дарина выспалась ни свет ни заря, встала, не нашла у Таньки в комнате ничего интересного и пошла к камину. Для неё, внезапно научившейся играть с огнём, камин был приблизительным аналогом планшета для ребёнка моего мира. Одна фигня: огонь не горел. И спичек не было — Дармидонт их, как всегда, прятал, сообразно своей непростой логике.

Но Дарина видела цель и не видела преград. Она забила камин дровами под завязку, напыжила все свои дитячьи силы, и огонёк появился. Не успела она порадоваться достижению, как пламя вспыхнуло уже не на шутку. Вырвалось из камина, лизнуло дрова в дровнице, которую Даринка подтащила ближе, чтобы не бегать туда-сюда. В общем, пока девчонка сообразила, что игра уже не игра, было поздно. Ещё минуту она пыталась совладать с кризисом своими силами. Не преуспела, занялись уже половицы. Тогда она завизжала и помчалась, куда глаза глядят, звать на помощь.

Проснулись все, я — последним. Спасла ситуацию, однако, Диль. Когда Танька ворвалась в задымлённую гостиную, Диль уже дотушивала остатки пожара, поливая пламя водой из графина. Распахнули окна. Пришёл Фёдор Игнатьевич. Ну а потом подтянулся и я.

— Дарина, ты становишься неоригинальной. Третий поджог за неполный месяц! Есть ведь и другие стихии. Почему не потоп? Что не так с землетрясением? Ты загоняешь себя в узкие рамки, ребёнок, я беспокоюсь за тебя. Когда ты станешь взрослой, общество закуёт тебя в эти рамки и так, но пока у тебя есть юность — экспериментируй!

— Я — не хотела!

— И надо говорить не «я не хотела», а «когда я пришла, всё уже так и было».

— Саша, ну вот чему ты ребёнка учишь?

— Жизни, Татьяна, жизни.

— В жизни нужно уметь признавать свои ошибки!

— Разумеется, нужно. Вот, например, ты не надела тапки. Что это, как не ошибка?

— Сашка!

— Вот обуяет Сашку первобытная страсть, противиться коей ты не найдёшь в себе ни силы, ни желания — что мы потом Серебрякову врать будем? А он мне стал дорог, между прочим, мы с ним имеем в некотором роде дружеские отношения. Решила встать между мной и Вадимом Игоревичем? Не бывать этому, так и знай! Мы не позволим.

— Да фр на тебя, в конце-то концов! — вспылила Танька и унеслась.

— Я живу в сумасшедшем доме! — Фёдор Игнатьевич схватился за голову и упал на стул. — Если бы мой дорогой батюшка хотя бы краем глаза увидел, краем уха услышал, что творится в моём доме… Как хорошо, что он прибрался гораздо раньше, мир его праху, покой его душе… А виновен кто? Я же сам и виновен во всём…

— Убили батюшку ради наследства? — ужаснулся я.

— Александр Николаевич, да что это вы такое говорите! Какое там наследство? Слёзы одни. Я говорю о той ситуации, в которой живу сейчас. Если бы я не потакал дочери изначально…

— Давайте мы эту тему сейчас развивать не будем только.

Фёдор Игнатьевич покосился на притихшую Даринку, которая смекнула, что у взрослых какой-то опасный раздрай, и притворялась мебелью.

— Нужно что-то делать. — Я присел на один из свободных стульев. — Перво-наперво — родителей известить. Как это делается?

— Что делается?

— Ну… Как говорят «послать туда-то» — вот это.