Картина была предельно ясной и понятной. Посередине между передними и задними лошадиными копытами лежало условно безжизненное тело, закутанное в грязный плащ. Списать всю грязь на падение было невозможно, плащ буквально пропитался самой разнообразной скверной, далеко не вся — уличного происхождения.

Вокруг собрались зеваки, свидетели происшествия. Оживлённо спрашивали друг у друга, что, собственно, случилось.

В ситуации разбиралась только одна немолодая женщина с корзинкой, содержимое которой было прикрыто куском мешковины. Она продолжала голосить так тщательно, будто всю ночь разучивала арию перед генеральной репетицией:

— Ой-ёй-ёшеньки, да что же это такое деется, да среди белого-то денёчка, живого человека уби-и-и-или-и-и-и!

Нашёлся и противодействующий ей голос. Мужской, жёсткий, с хрипотцой, он резко вклинился в разливистый реквием суровым речитативом:

— Да пьяный он. Шатался, тротуара не видел. Ещё и честную лошадь напугал, паскуда, нет чтоб тихо-мирно о бордюр голову раздолбать.

Женщина в ответ заголосила ещё громче. Мне очень хотелось затолкать их обоих в звукозаписывающую студию и сделать хитовый трек в духе Бейонси и Джея Зи, но я не обладал такими техническими возможностями, посему поступил иначе. Подошёл к падшему в неравной борьбе с зелёным змием и лошадью, наклонился и подумал.

Лошадь извозчик остановил виртуозно, однако как поступить дальше — это уже была загадка. Проехать вперёд — значит, прокатить по несчастному коляску. Сдать назад… Я не был уверен, что лошадь, тем паче запряжённая, так работает, да и наступить может передними копытами. Вытащить сбитого? А ну как у него позвоночник сломан, и мы только навредим?

— Он умер? — пищала у меня за правым плечом Танька. — Хоть бы не умер…

Тут тело пошевелилось и застонало. Подняло голову, осмотрелось, пытаясь понять своё место в мире.

— Ба! — воскликнул я. — Да это же Порфирий Петрович, бывший следователь.

— А-а-а-а! — разочарованно выдохнула толпа и начала расходиться.

С чем было связано их разочарование, я так и не понял. Не то с тем, что бывший следователь попал под лошадь, не то с тем, что легко отделался. Судя по тому, что он уже пытался встать, позвоночник пережил падение благополучно.

— Ах ты, скоти-и-ина! — сменила пластинку женщина с корзинкой. — Средь бела дня, напи-и-ился! Какой пример детям подаёт!

Даринка стояла тут же и с интересом впитывала пример.

— У-у-у, паскуда! — принялся вымещать накопившийся стресс извозчик. — Я знатных господ везу, а он, дрянь, под копыта метит!

Дмитриев совершенно не отдавал себе отчёта в происходящем. На мир он смотрел сквозь пелену столь густую и плотную, что вполне мог бы вообразить себя астронавтом, исследующим неизвестный мир и даже, возможно, вступивший в контакт с инопланетной формой жизни.

— Контр-р-рибуция! — воскликнул он почему-то. И ещё добавил: — Пора…

После чего пошёл головой на таран мостовой.

Движение это было черезчур стремительным и неожиданным, я ничего не успел предпринять. Порфирий Петрович долбанулся темечком в камни, взбрыкнул ногами, как будто пытаясь войти в стойку на голове. При этом пнул лошадь. Та, взоржав, рванулась вперёд, своим движением окончательно расшатав устои перебравшего господина.

Господин Дмитриев тяжело рухнул набок и захрапел. Извозчик, матерясь, бросился догонять кобылу. Даринка заливисто смеялась, полагая произошедшее чем-то вроде бесплатного цирка. День у неё вообще задался. Мороженым накормили, по городу повозили, представление показали.

— Диль, — тихонько позвал я. — Надо работать…

— Я, Саша, очень ценю твою доброту, твоё человеколюбие, но у всего должны быть границы! Ты же используешь в качестве инструмента своих добрых дел наш дом!

— Именно с этим, Танюша, изобилие моей доброты и связано. Будь это мой дом — как знать, как знать… А так, не своё — не жалко.

— Да был бы ещё хороший человек, а то этот…

— Ну, нехороший он человек, что ж теперь, удавить его?

— А что с ним прикажешь делать? Комнату выделить, кормить-поить, да выслушивать, как он на нас же напраслину возводит⁈

— Пусть проспится для начала. Там видно будет.

— Папа будет в ярости, когда увидит это на нашем диване…

— Всецело его понимаю.

Дмитриев, однако, оклемался до прихода Фёдора Игнатьевича. Уже через пару часов он открыл глаза и, как подброшенный, сел на диване, бешено озираясь. Быстро нашёл взглядом меня. Я особо и не прятался от его взгляда. Сидел напротив дивана, читая книжку. Совершенно законную, между прочим, книжку по целительной магии, в нашей библиотеке затесалась. Слова понимал не все, но успешно расширял общее понимание предмета.

— Ты! — прорычал Порфирий, глядя на меня краснющими глазами. — Ты-ы-ы!

— Я, симпатичнейший Порфирий Петрович, я. — Я захлопнул книгу и сложил на ней руки. — Судьба, видите ли, изволит сводить нас снова и снова, как будто между нами остались какие-то несказанные слова или несделанные дела. А я в судьбу до известной степени верю, и мне интересно разгадывать загаданные ею загадки. Одной из которых вы, согласно моему мнению, являетесь.

— Пошёл вон! Убирайся отсюда! Вон!

— Позвольте, «отсюда» — это откуда? Из моего дома?

Дмитриев ещё раз огляделся. Понимания ситуации прибавилось, но не критически.

— А-а-а, похитить меня решили⁈

— Вы, Порфирий Петрович, изволили упасть под лошадь, после чего пытались разбить себе голову об мостовую. Либо же в ваши намерения входило исследование недр земли. Мы не очень поняли, чего именно вы пытались добиться, но совершенно уверены, что потерпели неудачу, после чего заснули. Вот, прошу вас, отведайте.

— Дрянь! — рявкнул Дмитриев, но стакан воды у меня из руки выхватил и осушил в два глотка.

— Теперь перейдём к делу, — улыбнулся я. — Вижу, что вы ещё не совсем трезвы, но уж если проснулись, откладывать дольше смысла нет. Ответьте, пожалуйста, на вопрос: чего вы хотите добиться своим поведением?

— Да чтоб вашу шайку к ногтю прижать! Всех вас! Ты, Аляльев, Серебряков этот — пр-р-редатель!

— То есть, ваши возлияния и попытки свести счёты с жизнью каким-то образом приближают вас к достижению поставленной цели?

Дмитриев икнул. Я покачал головой.

— Хорошо. Вот что я вам скажу. Репутацию свою вы уже не то что на ноль — на минус-единицу помножили. И это после увольнения недели не прошло. Сохранив такие достойные восхищения темпы, вы уже через месяц покинете мир живых не тем, так иным способом. Ничего сверх того вы своим поведением добиться не сумеете, ни к какому ногтю никого не прижмёте, даже вошь, которая если ещё не оскверняет своим присутствием вашего тела, то в самом скором времени начнёт. Со своей стороны я бы и рад был сдать вам с потрохами и себя, и всю нашу шайку, включая Аляльева и Серебрякова, но сдавать, к великому сожалению, нечего. Аляльев загулял где-то по своей инициативе, никак со мной не согласуясь. Серебряков попал под власть источника, который, правда, открылся на моей земле, но это уже не тайна, это во всех газетах. Так что уж чего не могу — того, простите, не могу. Предлагаю вам одно лишь посильное участие в вашей дальнейшей судьбе. Ступайте домой, проспитесь. А придя в себя, задумайтесь, перевешивает ли страх перед маячащей впереди бездной ничем не оправданную ненависть ко мне. И если перевешивает — найдите способ почиститься, привести себя в порядок и приходите. Поговорим.

— Благодетель! — усмехнулся перегаром Порфирий Петрович. — На воре-то шапка горит! Совесть замучила? Чуешь свою вину, значит?

— Я, Порфирий Петрович, бессилен объяснить человеку, который отродясь ни одного доброго поступка не совершил, что мотивацией для оных может служить не только чувство вины. Не стану и пытаться. Я сказал, что хотел сказать, а уж что услышать — это решайте вы сами. Не смею задерживать, всего вам хорошего.